"Ты слышал, - сказал мне приятель, - что умер маршал Чуйков и его хоронят в Волгограде? Мы еще гадали, что это за странности, ведь по табели о рангах ему - самое место в Кремлевской стене. Так вот, сейчас объявили по ТВ - оказывается есть завещание Василия Ивановича, где он настаивает, чтобы его похоронили именно там - в братской могиле на Мамаевом Кургане. Представляешь? Маршал и дважды Герой Советского Союза! Знаешь, я давно не открывал так широко рот от удивления! Пойдем, помянем старика - он того заслужил..."

Тогда в 1982-м я поехал на похороны в Волгоград - меня достаточно знали в городе, мне довелось встречаться с самим Василием Ивановичем, я знал его семью. День похорон разительно отличался от предыдущего - теплого, весеннего. С ночи посыпал колючий снег, похолодало, подул жестокий ветер. И тем не менее весь город вышел попрощаться с героем Сталинграда. Прощание в Доме офицеров было коротким - всего два часа, большинство пришедших туда не попало. У меня до сих пор в перед глазами артиллерийский лафет с закрытым из-за погоды гробом, который везет БТР, люди под ледяным ветром на всем пути следования кортежа - на деревьях, на крышах остановившихся автобусов и их крики : "Почему мы его не видим? Откройте гроб! Мы тоже хотим попрощаться с Чуйковым!!". А у меня в кейсе лежала пачка привезенных из Москвы немецких газет на первой странице каждой из которых - портрет Чуйкова с текстом его завещания, фотографии Мамаева Кургана и крупно набранные шапки: "КОНЕЦ ПУТИ".

"В известном смысле Чуйкову повезло - он ушел из мира сего до нового "разгрома вселенной", не дожив до того момента, когда плоды всей его жизни обратились в прах, армию, которую он привел из Сталинграда в Берлин - когда-то грозную военную силу - под улюлюканье прессы и звуки пьяной "Калинки" вышвырнули оттуда, где она стояла по праву победителя и расформировали, а сам он прочно и видимо надолго забыт" - так сказал мне его сын Александр, когда мы беседовали с ним недавно в горестно-праздничный День Победы.

"Понимаешь, дружище, - ответил я ему - ведь не только Чуйкова забыли. Ты же знаешь, целое десятилетие в сознание непрерывно и открыто вдалбливали, что государство, где мы живем - "империя зла" и ничего больше, а следовательно все, что его защищает поддерживает (а это не в последнюю очередь - армия) - антидемократично, антигуманно... Целая пропагандистская машина работала на это. В сознании масс армия стала ассоциироваться только с дедовщиной, полупьяными военкомами, знаменитыми "саперными лопатками" и героями типа Чонкина. В этих условиях люди патриотически настроенные и дальновидные хотели сохранить хоть один какой-то образ, одного героя, который был бы символом Победы, которому можно было поклониться. Сталина зачернили. Самая яркая "проходная" кандидатура - Жуков - "первый среди равных". Но обстоятельства складывались так, что из первого он вообще стал единственным - все победы были как бы спроецированы на его личность. Многие ли сейчас помнят фамилии Конева, Рокоссовского, Баграмяна, а ведь они были как и Жуков командующими фронтами. Что же ты хочешь, когда Чуйков был всего лишь командармом, хоть и знаменитым - не случайно ведь именно на его командный пункт пришли немецкие парламентеры с предложением о сдаче Берлина, именно гвардейцы его армии - Егоров и Кантария - водрузили знамя над рейхстагом и не случайно Сталин на банкете в честь Победы трижды поднимал тост в честь Чуйкова и его армии..."

"Да и не случайно именно Чуйкова Сталин ставит Главкомом группы войск и Главой администрации в Германии и до конца своих дней не ищет ему замены, а его непромокаемая и несгораемая 8-я Гвардейская становиться ядром нашей группировки, западного фортпоста вооруженных сил..."

Разговор этот с Александром Васильевичем - сыном маршала Чуйкова, сложился очень интересно. Я был давно знаком с этим думающим человеком, талантливым скульптором, мы были на "ты", но так поговорить не случалось. У меня был свой интерес - давно зарождавшаяся мысль написать статью, у Александра же были свои суждения на этот счет.

"В феврале 2000-го года исполняется сто лет со дня рождения отца. Очень многие, да и я сам хотели бы отметить эту дату, издать книгу о Чуйкове. Ведь о нем знают-то очень мало - в основном то, что касается ВОВ. Но, во-первых, я не литератор, а скульптор, а во-вторых, хочется, чтобы это было максимально объективно. Да и материал, которым я располагаю -весьма сложный, неоднозначный, как, впрочем и сама личность Чуйкова".

Мы сидим в мастерской Александра, перед нами стол, заваленный документами (весь личный архив Василия Ивановича Александр сохранил у себя), чашки с крепчайшим чаем. На стеллажах, стенах часто повторяются портреты - скульптуры, рисунки, фотографии человека с характерным волевым лицом, густой шапкой волос, одетого то в военный мундир, то в модный костюм и шляпу (на одной из фотографий - во фрачную пару), не скрывающих однако военной выправки кавалериста и рубаки, с внимательными глазами разведчика и стрелка.

Как создаются герои? Как они рождаются?

Я знал, что Василий Иванович - из простой крестьянской семьи хороших русских кровей - отец и мать его оба перешагнули 90-летний рубеж, 12 человек детей, все выжили, выросли. Родина его - село Серебряные Пруды, это уездный центр, самый южный в Московской губернии. Отец - Иван Ионович - кормилец, известный на все село кулачный боец, мать - Елизавета Федоровна - примерная прихожанка, староста церковной двадцатки - очень редкая привилегия для женщины по православным канонам. Прославилась тем, что дважды ездила в Москву (один раз была на приеме у самого Сталина), добиваясь, чтобы местную церковь открыли для прихожан и разрешили проводить службу, а до этого - чтобы спасти Храм от взрыва. А Храм, между прочим - уникальный в своем роде - уменьшенная копия Храма Христа Спасителя в Москве, таких всего два на Руси. С сыном - красным командиром, в 20 лет уже командовавшему полком и имевшим 2 ордена Боевого Красного Знамени, членом ВКПб с 19-го года, отношения установились самые мудрые : "Вася, у нас с тобой одна цель, только дороги разные. Я тебе не мешаю, ты меня не суди. Я молюсь за тебя, Бог нас рассудит" -- вот материнская правда

Отец был - вспоминают братья Чуйковы - чистый порох, вскипит - тут уж берегись, главное не попасться под горячую руку. Она была у него тяжелая, у покойника - быка свалит. Но перекипит - и через некоторое время уже все забыл, смеется. Никогда зла не помнил. Зато мать голоса никогда не повышала, но все знали, натворишь чего - и через неделю получишь свою порцию розог. Умерли в один год, вместе похоронены у церкви. В них пошел и Василий и жену взял местную, серебрянопрудскую (правда в свое время писали на него доносы, что женился, якобы, на польской княгине) и прожил с ней 56 лет. А из Польши единственное, что вынес - в 20-м году ранение разрывной пулей в плечо, которое и свело его в могилу через 60 с лишним лет, и в 1939-м году, когда командовал корпусом, вышедшим к Бугу в район Брестской крепости - слова, произнесенные на одном из митингов : "Даешь Варшаву - дай Берлин!". Ворошилов, узнав об этой "инициативе" Чуйкова, пообещал снять с него голову...

"Да, в 39-м такие "инициативы" стоили дорого..." - не удержался я от комментария.

"Еще бы. Тогда к новой границе вышли 8 наших корпусов. Через несколько недель из 8-ми комкоров остались Чуйков и Новиков - остальные арестованы. Каждое утро они перезванивались : "Ну как, ты - жив? Тогда пошли работать".

"Слушай, а как Чуйков сам оценивал все это? Не только репрессии, аресты, - вообще обстановку в стране тех лет. Сейчас начинают говорить, что многое было преувеличено, раздуто в чисто политических целях, другие утверждают обратное - многое еще скрыто... Ведь Чуйков, помимо всего прочего, долгое время работал в ГРУ, Центральном аппарате военной разведки, обладал самой достоверной информацией и о том, что происходит в мире".

"Мы много раз затрагивали эту тему, она вырисовывалась очень неоднозначной и я передам то, что особенно поразило меня тогда в оценке отца :

- Утвердилось мнение, что правление Сталина было основано на терроре, страхе и тотальном угнетении. В принципе это так, тем более, если мы провозгласили своим девизом диктатуру пролетариата. Диктатура есть диктатура - от кого бы она не исходила. Но я считаю, что полусвобода, которая существовала при Хрущеве и Брежневе, еще больше развращала людей. Большинство стало жить по принципу : "Не ошибается тот, кто ничего не делает" и... ничего не делали. Занимались подсиживанием, мелким подворовыванием. Я не говорю, что это делали все. Просто тенденция была такова.

В Сталинское время такое было невозможно. Когда летели головы и правых и виноватых, не было никаких гарантий безопасности, негде было отсидеться, вступали в действие другие механизмы, психологические схемы. Жизнь была обесценена, за нее не стоило цепляться, она могла оборваться в любой миг. И люди стремились наполнить этот миг, шли на отчаянные (в тех условиях) дела, работали на пределе возможностей - и выигрывали. Не из-за денег; может быть - за идею, но не за деньги, не за жирный кусок. Настоящие дела за деньги не делают...

От Бреста 39-го до Берлина 45-го путь комкора Чуйкова был еще долгий - Финляндия, Китай, Сталинград, Украина, снова Польша...

Финляндия. Чуйков говорил, что это самая страшная кампания, в которой ему довелось участвовать. Вокруг лазаретов - смрад на несколько километров - столько было обмороженных, гангренозных. Присылают пополнение с юга Украины - они и снега не видели, не знают, как стоять на лыжах. У финнов же - мобильные отряды, шутцкоровцы - "охотники за гортанью" -все на лыжах, снайперы - "кукушки". И линия Маннергейма.

Для всего мира финская кампания была грандиозным фиаско некогда непобедимой Красной Армии. Но неприступная линия Маннергейма была все-таки прорвана. Финны в течении 20 лет готовились к этой войне. В создании оборонных укреплений принимали участие лучшие фортификаторы мира. И тем не менее этот рубеж пал. В труднейших условиях, в 50-градусный мороз, с колоссальными потерями, но эта, считавшаяся неприступной твердыня была взята... Фактически, финский "нейтралитет" был чистейшей фикцией, ибо белофинны, считая себя неуязвимыми за своей линией укреплений, строили далеко идущие планы, считали Карелию своей незаконно отторгнутой территорией, их аппетиты разгорались и на Ингрию, Ингерманландию - древнюю русскую Ижорскую землю, да и на сам Ленинград. Были с их стороны и обстрелы и заброски диверсантов. И не убедись они в 39-м году, что даже их линия Маннергейма может быть взята русским солдатом в заполярную стужу в лоб, без этого урока неизвестно, как повели бы они в течении 900 дней Ленинградской осады, и как сложилась бы тогда судьба России.

Китай - это следующий этап в биографии Чуйкова, о котором тоже мало и скупо говорится. Он был отправлен туда в 1940-м году, вернулся - в начале 1942-го. По существу был главным военным советником Чан-Кайши, создавался мощный фронт против японцев, заслоняющий наши дальневосточные рубежи. Театр военных действий был Чуйкову давно знаком - ведь после окончания Академии им. Фрунзе было два года учебы на Восточном факультете, специализация - Китай, Япония, Корея, затем, несколько лет работы в самом Китае в составе нашей дипломатической миссии, а после высылки (это конфликт на КВЖД) - должность начальника разведки Дальнего Востока. Разумеется официальных данных об этом периоде работы тоже очень мало - ведь даже поехал тогда, в 40-м, он под чужой фамилией.

Великая Отечественная Война для Чуйкова началась со Сталинграда. Что бы ни говорили, ни писали о Сталинградской битве, - убежден, что полную картину событий представить и ощутить можно только побывав в тех местах. Когда читаешь или слушаешь рассказы живых свидетелей, видишь руины крепостей, то ощущаешь прикосновение к чему-то величественному, чувствуешь дыхание истории. И когда стоишь на берегу широкой, двухкилометровой Волги, видишь так и не взятую немцами узкую прибрежную полосу, которую обороняла почти полгода 62-я армия, возникает ощущение чего-то нереального. Тем более, когда представляешь, что с середины августа по 19 ноября (начало нашего контрнаступления), шел непрерывный натиск немецкой армады танков, пехоты, при полном господстве в воздухе, на балансирующую на краю пропасти горстку смертников. Это было как Фермопилы, растянутые на 3 месяца.

Лето 1942-го года началось неудачно для нашей армии. После катастрофы под Барвенково и Харьковом немцы полностью захватили инициативу в свои руки. Ряд эпизодических доблестных боев не мог переломить общий ход событий, крайне неблагоприятный для нас. Казалось, возвращалось лето 1941-го года. Положение усугублялось тем, что многие в Ставке считали этот натиск отвлекающим маневром, ждали основного удара по Москве и резервы выделяли весьма скупо. Говорить о каком-то генеральном плане Ставки на южном направлении на тот период просто наивно - план был один : любыми средствами остановить этот натиск, закрепиться, сбить наступательную инициативу немцев.

Немцы подходят к Сталинграду. Город подвергается ожесточенной бомбардировке с воздуха, население эвакуировано. Начинается отсчет времени, - в обеих столицах - Берлине и Москве, ждут, с почти одинаковой уверенностью, известия о падении Сталинграда.

Время идет, а то, что кажется неизбежным, почему-то не происходит.

И только по прошествии недель, когда фронт стабилизировался, Сталинград остановил наступление немцев и это осознали в Ставке, стали появляться планы - как использовать представившуюся возможность.

В самой идее Сталинградского котла ничего принципиально нового не было. Науку отсекать ослабленные фланги при помощи массированных ударов танковых клиньев мы уже постигли - ведь сколько мешков и котлов устроили нам немцы за две летние кампании. Но такая оборона, как в Сталинграде - это было нечто совершенно уникальное с точки зрения военной науки, где все делалось вопреки признанным установкам, догмам, авторитетам... Растянуть армию в виде узкой и длинной полосы вдоль Волги подобно македонской фаланге и придать ей крепость знаменитых щитоносцев Александра, имея за спиной двухкилометровую реку, простреливаемую, с постоянно висящими над головой самолетами противника. Сидеть со штабом армии чуть ли не на линии окопов, (вся глубина обороны составляла не более полутора километров) и не отступить за Волгу, хотя по штатному расписанию штаб армии должен находиться за многие километры от линии фронта. Предельное сокращение, до броска гранаты, нейтральной полосы, ночной бой, массированное использование штурмовых групп, по типу коммандос, активная оборона... Организовать все это директивами из Ставки - все равно, что пытаться выиграть сражение при Аустерлице, сидя в Париже.

"Было у нас тогда относительное затишье. Уже несколько недель деремся, прижатые к Волге. Жара, пыль, в землянках вши, помыться негде. Стали меня уговаривать поехать на левый берег в баню. Согласился я. Вышел на берег, подходит катер. Оглядываюсь и вижу : из всех блиндажей, окопов люди вышли на берег и смотрят - уеду, или нет? Постоял я, повернулся, пошел назад. Трусов у нас там не было. Просто и я, и бойцы понимали, - если командарм уехал "попариться", почему нельзя комдиву, комбату...?".

Окопный генерал... Между прочим, всю войну у отца была хроническая экзема рук, сочилась кровь, их приходилось бинтовать. Отсюда еще одна байка, - какой генерал воюет в белых перчатках? - Чуйков.

К слову сказать, у Чуйкова, из двух Звезд Героя, первая была присвоена в 1944-м году за освобождение Украины (армия освобождала Харьков, штурмовала Запорожье, шла через Никополь к Одессе), вторая - в 45-м, за штурм и взятие Познани. Большинство из окружения отца были уверены, что первая Звезда Героя у него - за Сталинград. Он никого не разубеждал. И только очень немногие знали, что за оборону Сталинграда он действительно был представлен к званию Героя. В последний момент представление было изменено - Чуйков получил орден Суворова I степени. Под резолюцией стояла подпись Жукова.

К концу войны по опыту, полководческому таланту, масштабности, Г.К. Жукова, действительно, смело можно было назвать "первым среди равных". Его авторитет во всех кругах был очень высок, уступая, пожалуй, лишь авторитету самого Сталина. Но к этому времени среди высших военных образовалось ценное ядро грамотных и работоспособных специалистов, которое лучше всего определить словом "плеяда". Но вот именно Чуйкова, его армию, Жуков, став командующим 1-м Белорусским фронтом, нацеленным на Берлин, ставит на острие главного удара, выводя армию из состава 3-го Украинского фронта, перебрасывая из самой Одессы. Выбор явно не случаен.

Чуйков оказался на высоте задачи. Блокировав и взяв, не прерывая наступления, мощнейшую крепость Познань, его армия первой форсировала Одер и закрепилась на правом берегу. Но выполняя приказ, он всегда оставался верен себе и своему мнению, отстаивая его в любой инстанции. Отсюда родилось известное обращение непосредственно к Сталину о необходимости немедленного удара по Берлину..

- КУДА ИСЧЕЗЛИ МЕМУАРЫ МАРШАЛА? -

Я не историк и не претендую на истину в последней инстанции в столь острой и специфической ситуации. Ограничусь фактами. Чуйков тогда обратился на имя Сталина, через голову Жукова - комфронта и Соколовского - начштаба фронта. Хотя перед этим он выходил с докладными на обоих, это было прямым нарушением субординации. Он убеждал, что сейчас дорога на Берлин открыта и мы сможем взять город с налета, малой кровью и не разрушая его. Промедление может повлечь и обязательно повлечет большие человеческие жертвы. Кроме того и политическая ситуация, отношения с союзниками могут измениться". Но возобладала другая точка зрения. Боязнь флангового удара немцев, с севера из Померании, призрак "Берлинского котла", заставила ждать долгих три месяца. Берлин был взят за две недели, но стоило это нам немалых жертв.

"Жуков был мастером маневра, - говорил Чуйков - вояка хладнокровный и беспощадный. И во время битвы под Москвой и когда планировался Сталинградский котел, он, как опытный боксер "раскрывался", рисковал, вызывал противника на удар, а сам наращивал силы, выжидал для ответного и сокрушающего контрудара. Но, неоднократно проводя подобные операции он обрел некий комплекс, опасение самому оказаться в подобной ситуации. К концу войны он был наиболее грамотным и авторитетным военным. Он не хотел рисковать."

Многое ли в их отношениях определил Сталинград? - спросил я.

"Сталинград определил отношения Чуйкова со многими, - Жуковым, Сталиным, даже Хрущевым, который в то время был членом Военного совета фронта. Можно сказать, что Чуйков после Сталинграда во многих смыслах - уже другая личность и отношение к нему другое" - ответил Александр.

"В связи со Сталинградской битвой ты упомянул и Хрущева...".

"Хрущев, как я говорил, был член Военного совета Сталинградского фронта, Чуйков -командующим сначала 64-ой, затем - 62-ой армиями. В апреле 1953-го года (сразу после смерти Сталина) Чуйков был назначен командующим Киевским военным округом. В 1960-м году Хрущев переводит Чуйкова в Москву, на должность Главкома сухопутных войск (министром был тогда Р.Я. Малиновский). В октябре Хрущева снимают со всех постов и отправляют в "почетную отставку". За 3 месяца до этого, в июле 1964-го, Чуйкова снимают с поста 1-го замминистра, упразднив эту должность (видит Бог, не слишком новый прием в аппаратной игре). Фактически, карьера обоих оборвалась почти одновременно. Это было отнюдь не случайным временным совпадением и связаны эти события были многими нитями, началом которых стал опять таки Сталинград".

Спустя некоторое время состоялось событие чрезвычайной важности для отца - открытие на Мамаевом Кургане мемориала в честь Сталинградской битвы. Руководителем творческого коллектива, работавшего над Мемориалом был скульптор Е.В. Вучетич, отец был военным консультантом. Их - Вучетича и Чуйкова связывала давняя дружба, совместная работа еще в Германии, где Вучетич, сразу после Победы, ставил в Трептов-парке фигуру Воина - Освободителя, как символ непреходящей мощи Русского оружия. Да и потом их дружеские и творческие отношения не прерывались. Сталинградцы хорошо знали, сколько сил и энергии отдал Чуйков этому Мемориалу, помнили частые его приезды в город. Грандиозный по размаху, масштабам комплекс, классическое воплощение имперского стиля, несомненно впечатлял многих.

Церемониал открытия был весьма пышный, присутствовали Брежнев, Косыгин, многие члены Политбюро, множество иностранных гостей, военных. Чуйков был в числе приглашенных. На Мамаевом Кургане начался митинг. Выступили Брежнев, Вучетич, маршал Еременко, представители города. Митинг шел к концу, Чуйков стоял на трибуне на глазах у всех, ему слова не давали. В массе народа стоявшей по всему Кургану, стали раздаваться крики :

"Почему молчит Чуйков? Пусть он выступит ! Дайте слово Чуйкову!!". Обстановка накалялась. Наконец, в самом конце, с явной неохотой, отцу дали слово. "Братцы мои, Сталинградцы..." - начал он. И вся скопища людей взорвалась криками и рукоплесканем. Отец говорил под непрерывные аплодисменты. Тогда, по-моему, впервые прозвучала из его уст фраза, ставшая как бы эпиграфом всей его жизни и ныне высеченная на цоколе его памятника: "Есть в огромной России город, которому отдано мое сердце... Он вошел в историю, как Сталинград."

С того дня прошло несколько недель. Мы вернулись в Москву. Стояли чудесные дни ранней осени, отец часто выезжал на дачу, подолгу гулял. Он казался погруженным в какие-то свои размышления, как бы отрешенным от здешнего мира. В один из вечеров, отец позвал меня к себе в кабинет. Когда я вошел, он сидел за столом, перед ним лежала весьма объемистая папка. На обложке было написано рукой отца два слова : "Восточный фронт".

"Садись, поговорим" - сказал отец.

"Мне в ту осень исполнился 21 год. Родившись в 1946-м году в Германии, я всегда был рядом с отцом. Когда Чуйкову сказали, что у него родился сын, первая фраза его была : "Теперь у меня есть наследник". Вспомнил он об этой, сказанной с такой аффектацией фразе, только той осенью, через 20 с лишним лет. Я ни в коей мере не виню его за эту забывчивость, учитывая, сколько времени отдавал он работе. Меня назвали Александром, в честь Александра Васильевича Суворова. Отец хотел, чтобы воинская традиция в нашей семье не прерывалась. Будь тогда такая возможность, меня, как Петрушу Гринева, записали в полк еще до моего рождения.

Я знал: отец "втянулся" в писательство мемуаров. Раз тронув эту глыбу воспоминаний, начав копать исторические пласты, он уже не мог остановиться. Да и возраст был соответствующий - шестидесятилетний рубеж, когда надо уже подводить итоги, а память еще свежа, приходит жизненная мудрость и осознается истинная ценность вещей и событий.

Его творчество завершал огромный мемуар (написанный от руки, он даже перепечатывать не решался кому-то доверить). Назвал он его условно "Восточный фронт". Показал мне эти документы и рассказал с массой комментариев (помниться, мы тогда с ним несколько ночей просидели). Поводом для этого решения, как я сказал, были события на Мамаевом Кургане при открытии Монумента. Это событие, казалось не имевшее прямого отношения к теме и не столь уж значимое, почему-то произвело громадное впечатление на отца. Он потом рассказывал, что как будто вернулся во времена своей военной молодости - "нам нужна одна Победа - мы за ценой не постоим!". После этого он работал над "В.Ф." еще несколько лет, до 1981-го года, когда он уже серьезно заболел. Тогда-то он передал папку "В.Ф." вместе со своим завещанием мне и взял с меня слово, что я исполню его последнюю волю.

В 1982-м он умер.

Но наши "компетентные органы", по-видимому что-то пронюхали - я помню какой обыск они устроили у нас (правда перерыли только архив отца, остальное не тронули), якобы из-за какого-то секретного документа, который числился за отцом и который он вовремя не сдал. Рукопись "В.Ф." они тогда не нашли. У меня было достаточно времени, чтобы ознакомиться с этой папкой. Но в 1984-м скоропостижно умирает мать. По ряду обстоятельств, папка с рукописью, все документы был тогда в ее квартире.

И тут начинается цирк.

Квартиру немедленно (сестре, которая жила тогда вместе с матушкой, разрешили взять только несколько носильных вещей) запирают и опечатывают "представители Совмина". В этом почему-то участвует нотариальная контора, военные и Бог знает, кто еще. В течении почти двух месяцев квартира, под разными предлогами была недоступна для всей семьи. А затем, когда она были сняты печати и нам позволили войти в квартиру родителей (вот только в это вдумайся!) оказалось, что многих вещей недостает. Но, главное, не было папки "Восточный Фронт".

"А ты об этом и заявить не мог".

Все было представлено, как обычная квартирная кража, которую, почему-то никто не хотел расследовать. Пришлось писать на имя Федорчука, он был тогда министром внутренних дел, потому, что прокуратура, все инстанции давали отрицательные ответы".

"И ничего не нашли?

"Ничего и не искали...".

"Скажи, по твоему мнению, почему дальнейшая судьба, военная карьера Чуйкова сложилась именно так? Ведь при Хрущеве у него был период взлета, закончившийся отставкой. Формально при Хрущеве, а фактически, как я понимаю, руку к этому приложила уже идущая на смену Брежневская команда. Годы Брежнева - это практически чистый лист, Чуйков исполнял роль свадебного генерала. Что помешало ему реализовать себя?"

"Наверное, еще в начале нашего разговора, мне надо было бы сделать некое отступление, чтобы полнее охарактеризовать этого, столь близкого мне человека.

Еще юношей, взяв в руки оружие, став в 19 лет командиром полка, Чуйков выбрал для себя дорогу на всю жизнь. Солдат, воин - профессия в дни войны или мира. Слова "солдат -всегда солдат", понимались буквально. "Хочешь мира - готовься к войне", "Вечный мир может быть только на кладбище", - были для него не абстрактные понятия, а руководство к реальному действию, определяли образ жизни, характер поступков, высказываний. Он выглядел, как боевой танк, припаркованный среди лощеных лимузинов и плюгавых малолитражек. Во времена, когда официальными терминологическими штампами были : "Советская армия - армия мира", его боевой заряд, "милитаристский дух", даже его высокая требовательность, постоянные смотры, учения, казались неуместными, раздражали людей. На смену шли другие фигуранты, более соответствующие новым требованиям, типа генералов "Арбатского военного округа", умевшие с достоинством ездить на запятках интриговать и позировать перед телекамерами. Кроме того, его отношения с Хрущевым нельзя было назвать безоблачными. Многое из того, что их объединяло - Сталинградский фронт, работа на Украине уходило все дальше в прошлое, больше намечалось расхождений, причем расхождений принципиальных.

Политик, как и военный не должен терять дальнозоркость. Хрущев же, утверждаясь во власти, все более утрачивал это важнейшее для государственного деятеля качество, ясное видение перспективы, все чаще он пускался на авантюры. Пресловутая кукурузомания, создание совнаркомов, идеи "химизации" и поворот вспять течения сибирских рек, а главное, уничтожение приусадебных участков крестьян, когда русская деревня окончательно обезлюдела и огромные массы людей рванулись в города, куда угодно, лишь бы подальше от этой, ставшей пустыней, кормилицы-земли. Отец называл это второй коллективизацией, окончательно добившей русского крестьянина. В результате Россия впервые в мирное время стала закупать зерно. Перед этим бледнели даже успехи в космосе.

"Надо быть гением, чтобы оставить Россию без хлеба" - так прокомментировал У. Черчилль эти достижения. И тем не менее, почти каждый день появлялись трескучие выступления Н.С. о преимуществах нашего строя, о грядущем процветании, о "реформах" и т.д.

Такое же положение было и в армии. Огромные военные расходы были непосильны для сверхдержавы, экономика которой находилась в состоянии постоянной перетряски. Кроме того, широко разрекламированные успехи в ракетостроении (заложенные, надо сказать, задолго до прихода Хрущева к власти), давали возможность создавать новые военные "доктрины". На деле это выглядело как тотальное сокращение Вооруженных Сил, под трескучую пропагандистскую болтовню о миролюбии, лес баллистических, противовоздушных и иных ракет и слабый заслон пограничных войск. И все.

Вот это уже касалось непосредственно Чуйкова, его ведомства. Я не буду перегружать повествование чисто техническими аспектами его позиции. Скажу только, что он напомнил, как в преддверии войны с Гитлером подобные "новаторские" теории стоили нам, в итоге, огромных жертв и потерянных территорий. "Кто не хочет кормить свою армию - кормит чужую", эта истина была справедлива как во времена кремневых ружей и арбалетов, так и в эпоху МИГов и "Поларисов". Но у Хрущева было много сторонников и у нас и за рубежом, объявлявших его реформатором и миротворцем, а его противников клеймили модным словом "сталинист". В результате множество программ, где мы лидировали по сравнению с США, было свернуто.

Результат, как и в играх в сельском хозяйстве и в экономике, сказался скоро. Кубинский кризис.

Еще Китай. Я уже говорил о какой-то "мистической" связи Чуйкова с этой страной. И поэтому, когда в конце 50-х отношения с Китаем стали портиться, он воспринял это как личное поражение. Он говорил и совершенно открыто, что наша политика в Китае гибельна, что мы, сидя в Кремле, не знаем ни страны, ни конкретных людей, неверно оцениваем обстановку в целом. А главное, что к стране великой и древней культуры мы относимся как барин к простолюдину. Видя неуклюжие попытки нашей дипломатии остановить процесс размежевания двух стран, он, как военный, не мог вмешиваться в сферу внешней политики. Но он не был бы Чуйковым, если бы промолчал. Ему оставалось действовать только по "партийной линии". Он обратился непосредственно к Хрущеву, с просьбой дать ему высказаться. Тот, по-видимому зная, о чем пойдет речь, в аудиенции отказал. И тогда отец обратился с открытым письмом в ЦК".

"Ну, можешь не продолжать, - прервал я затянувшийся монолог, - после такого, да не получить отставку... Хрущев ведь, как и все наши партийные бонзы, "самостоятельное мышление" представлял только в виде возможности курить ему фимиам... Так что писать мемуары - это пожалуй не худший выход. Вот только самый главный мемуар утрачен."

"Самый, для меня главный мемуар цел" - ответил Александр.

Александр достает из небольшого кейса книгу в сером дерматиновом переплете, в котором обычно издавались военные мемуары.

Книга довольно объемистая - страниц на 600.

Блеснуло золотистое название : "От Сталинграда до Берлина".

Александр открывает обложку - между страниц вложена фотография - это то же лицо, которое многократно повторяется на изображениях в мастерской, но уже постаревшее и орденов прибавилось, полная грудь...

"...ЧУВСТВУЯ ПРИБЛИЖЕНИЕ КОНЦА ЖИЗНИ Я В ПОЛНОМ СОЗНАНИИ ОБРАЩАЮСЬ С ПРОСЬБОЙ - ПОСЛЕ МОЕЙ СМЕРТИ ПРАХ ПОХОРОНИТЕ НА МАМАЕВОМ КУРГАНЕ В СТАЛИНГРАДЕ, ГДЕ БЫЛ ОРГАНИЗОВАН МНОЙ 12 СЕНТЯБРЯ 1942 ГОДА МОЙ КОМАНДНЫЙ ПУНКТ.

С ТОГО МЕСТА СЛЫШИТСЯ РЕВ ВОЛЖСКИХ ВОД, ЗАЛПЫ ОРУДИЙ И БОЛЬ СТАЛИНГРАДСКИХ РУИН, ТАМ ЗАХОРОНЕНЫ ТЫСЯЧИ БОЙЦОВ, КОТОРЫМИ Я КОМАНДОВАЛ.

БОЙЦЫ СОВЕТОВ, БЕРИТЕ ПРИМЕР С ГВАРДЕЙЦЕВ И ТРУДЯЩИХСЯ СТАЛИНГРАДА.

ПОБЕДА БУДЕТ ЗА ВАМИ.

27 ИЮЛЯ 1981 ГОДА. В. ЧУЙКОВ."

"Мамаев Курган на Сталинградских картах времен войны обозначался как "высота 102", - помолчав, сказал Александр, - это место господствовало над всем городом, приволжскими степями. За него шли особенно жестокие бои...".

"И именно там Чуйков устроил свой КП! Прямо на передовой! В разгар боев!!".

"Когда пленили фельдмаршала Паулюса, одним из первых вопросов, заданных им, был : "Где находился КП 62-й?" - и услышав ответ, покачал головой, - "Разведка нам доносила, но мы и поверить не могли в такую дерзость!".

Братская могила была устроена на месте бывшего КП, я думаю, поэтому Чуйков завещал похоронить себя именно там. Когда строился Монумент, Курган был насыпан, кладбище, останки погибших были перезахоронены, но недалеко - там расстояние всего несколько десятков метров. Но могила Чуйкова была точно на месте КП.".

"А почему именно Командный Пункт?".