В марте 1942 года 301-я стрелковая дивизия, сформированная в Красноярске, погрузилась в вагоны и спешно покатила на запад. Что дивизия была сформирована, можно сказать с большой натяжкой. У пехоты - карабины, пулеметы, а у артиллеристов - дикие монгольские лошадки, что должно было означать конную тягу, но самих пушек не было, их , сказали , получим где-то возле фронта. Приехали на Юго-западный фронт сгрузились под Воронежем и расположились в большой деревне Девица.
   Само назначение на должность получилось необычным. Встретил меня на улице ПНШ полка и удивился:
   -Ты чего батарею не принимаешь? -
   -Приказа не получал ! Какую ? -—Первую, иди и принимай ! —
   Пришел в хату, где располагалась канцелярия батареи. На лавке спал какой-то лохматый младший лейтенант. При моем появлении вскочил;
   -Наконец-то явился! Ну я пошел!- сунул мне руку и исчез. Здесь мы получили латанные-перелатанные колхозные трактора и хорошие пушки прямо с завода. В начале мая, кляня всех, кто снабдил нас такими тракторами, мы вышли, наконец, на Северский Донец. Боевой порядок заняли от г.Вебекино до дер.Мясоедово. Наш дивизион встал напротив села Маслова Пристань,15км.юго-восточнее г. Белгорода.
   Свой наблюдательный пункт я выбрал на опушке рощи со странным для меня названием Шебекинская дача. Никаких домов , дач не было видно, одни мощные дубы. Много позднее прочел, что в давние времена "дача" означала пожалование государем участка земли служилым людям за воинское радение на краю "дикого поля".
   При наших предках за Донцом начиналась враждебная степь с кочевыми племенами. Сейчас я видел за рекой немцев , и наша родная земля далеко на запад, вплоть до реки Сана и города Перемышля, под которым всего год назад я служил в артполку 97дивизии,стала для нас "враждебной степью".
   Соседний стрелковый полк и наш второй дивизион сразу вступили в бой за деревню Графово, пробиваясь к Харькову. Мой сосед по общежитию в училище старший лейтенант Ленька Ульянов, назначенный начальником штаба дивизиона ,уже успел сходить с пехотой в атаку и получить за это от командира полка майора Моисея Кичева выговор . При встрече, взамен приветствия , задиристо выпалил:
   -Все задом блиндаж обтираешь?- Ждете с Кичевым, когда мы Харьков возьмем?- И похвалился трофейным ножом с рукояткой из оленьего рога.
   Мы действительно сидели тихо и, почему-то, наблюдали как дерутся другие.
   Но вот позвонил командир дивизиона:
   -Вдоль Донца валом валит немецкая пехота. Пошли взвод на прямую наводку!-
   Мой наблюдательный пункт был много ближе к противнику, но я ничего не видел.
   - Где она валит? Я ничего не вижу!- Командир дивизиона, конечно, и сам ничего не видел, но на него наседало начальство, а досаждать начальству вопросами он не решался - валит, значит валит.
   -Посылай, там увидят! - отрезал командир и положил трубку. Приказать это одно, а дело делать - совсем другое. Взял второй взвод Ивана Боровко и поехал сам. Посылать одного вчерашнего курсанта неведомо куда, посчитал безрассудным. Поехали поближе к дерущемуся соседу, руководствуясь русским "авось". А что делать?
   Начальство приказало! С нами поехал комиссар батареи Павел Голубков. Он воевал с первого дня, был старше меня лет на восемь, так что вправе был подумать: "Мало ли что натворят мальчишки в первом бою!" А действительно, если мне был неполный 21 год, то остальные красноармейцы и командиры были меня моложе.
   Пушки поставили возле могучего дуба, возможно, помнившего то самое дикое поле. Пехоты, конечно, никакой. Стали искать хоть что-нибудь, не возвращаться же без единого выстрела! Увидал на высоте человек 15 немцев и легковую машину, видимо, КП.
   - Комиссар, пугнем? Разогнали их по блиндажам и стали искать еще цель - может вынырнет та самая пехота, которая валит валом ?
   Но тут пугнули нас. Первый снаряд разорвался перед орудиями на пашне. Второй просвистел над головами - мы только присели - и разорвался в лесу, где укрылись трактористы. Третьего ждать не стал и подал команду: "В укрытие !". Ребят точно ветром сдуло, все оказались в канаве возле леса. Сам что-то замешкался, соображая, что же делать дальше?
   Немец стрелял быстрее, чем я думал. Звук выстрела уже дошел до меня, снаряд должен вот-вот грохнуть где-то рядом, бежать в укрытие было поздно и я упал за ствол дуба, упершись лбом в толстенные корни. Разрыв, как мне показалось, мощнейшей силы раздался сразу же. Земля дрогнула под животом, удушливый дым, пыль и копоть ударили в лицо и открытый рот. Подумал-убит! Боязливо подвигал руками, ногами – вроде жив! Подхватился и кинулся к ребятам в лес. Удирая, все же заметил, что снаряд угодил в канаву у основания дуба.
   Возле леса набежал на Голубкова, тот лежал в яме и зажимал ягодицу рукой.
   - Ты что?- оторопел я.
   - Я ранен ! - слабо отозвался он.
   Господи, в жизни не видал раненых! Что теперь делать? Робко приподнял руку Голубкова, ожидая фонтана крови:"Павел, штаны целы, крови нет...
   Может, комком садануло? - обрадовался я. Бежим скорее! Голубков осторожно ощупал зад и, обрадованный не менее моего, похромал в лес на дополнительный осмотр.
   Едва начало смеркаться, мы на руках быстро вырвали орудия с огневой позиции и укатили за рощу. Мощный огневой налет немцев опоздал минут на пять.
   Командиру дивизиона доложил по телефону, что задачу выполнил, поврежден один трактор.
   -Ну вот, а ты говорил, что пехоты не видишь! - пробасил командир, как мне показалось, довольным голосом.
   Утром, когда поврежденный трактор своим ходом тарахтел на огневую, телефонист молча протянул мне трубку. Говорили командир и комиссар дивизиона. Один сидел на НП, другой обосновался где-то в деревне.
   -Говоришь, по трактору попало? - переспросил комиссар. Будем судить!-
   -В бою всякое бывает, - гудел командир.
   -Но если не примем меры, нас с тобой не похвалят! - гнул свое комиссар. Я тихо положил трубку. От Голубкова не укрылось, что я чем - то расстроен.
   - Ты что приуныл? Или ешь пшена не вволю? - переиначил он известные с детства стихи, намекая на нашу постоянную пшенную кашу. Когда же я пересказал разговор начальства, то Павел махнул легонько рукой, как-то виновато улыбнулся и утешил:" Э, комбат, за жизнь ещё столько всякого услышишь... Люди-то разные !-
   Павел Голубков умел говорить ёмко, что не каждому дано, особенно такой грех заметен у политработников. В нем сочетались крестьянский характер предков и собственные навыки мастерового - он был когда-то каменщиком. Причем, профессию вспоминал довольно своеобразно. Сделает что-то значительное и гордо скажет: "Мы каменщики! "- дескать, халтурить не приучены. Но если допустит промах, то сокрушенно вздохнет: "Каменщики"- а звучит "деревня, что с нас возьмешь?"
   В обед явился старшина с ворохом бумаг. Оказывается принес акты на списание павших в зимнюю бескормицу лошадей, а еще каких-то термосов, рукавиц. И все это валил на вчерашний обстрел.
   -Ты с ума сошел !- заволновался я, вспомнив угрозы комиссара ,ни одной лошади близко не было! И на кой черт выдавал летом красноармейцам рукавицы? - Старшина переждал пока я угомонюсь и начал загибать пальцы:
   -Так лошади сдохли еще зимой, мы их не списывали, пришлось бы платить. Ну а рукавицы и термоса мы растеряли!- и скромно замолк.
   Я ругался, вздыхал, но пришлось подписать. Начальству не докажешь, что корма заготовляет не командир батареи, а воровать солому в колхозе - дело вообще подсудное.
   На следующий день сияющий старшина явился с докладом раньше обычного и поведал: - Командир полка долго глядел на меня, а я ел, как говорится, начальство глазами. Потом он хмыкнул и все утвердил -И рукавицы утвердил ?- удивился Голубков. -А как же, товарищ комиссар ? Они же были в разбитой повозке!
   Я так и доложил ему!-
   Голубков усмехнулся, - Жулики вы с командиром батареи! - Командира полка почему-то не упомянул. Потом наедине грустно заметил: - Ты со старшиной не очень откровенничай. Я вижу, он частенько уединяется с полковым оперуполномоченным.
   Батарейные дела тем временем шли своим чередом. Однажды у немцев появился странный обоз - шестерки лошадей везли из тыла длинные телеги, нагруженные ветками. Пока я разглядывал это чудо и, наконец, сообразил, что движется свой брат артиллерист, по-русски замаскировавший орудия, немцы на рысях ушли за лес. Дал несколько залпов вдогонку, но результатов не видел, подбил только кухню. Повара отцепили постромки и ускакали, оставив на боку запарившую кухню. Командир дивизиона был недоволен, но ругал немцев:
   -Черт с ними, пусть сидят голодные!
   На другое утро на НП притащили ведро просовой каши, масло так и сверкало по верху. Разведчик Юферов вызвался кашу подогреть на костре в глубине леса. Тишина стояла благодатная, дымок от костра потянуло вверх. Вскоре Юферов пришел звать всех на чистый воздух позавтракать вокруг костра. И тут грохнул разрыв где-то в глубине леса. Блиндаж у нас был в несколько накатов, строил кто-то до нас и, видимо, не для командира батареи потому обстрел переждали довольно спокойно, хотя он был первым. У костра увидели растерзанное ведро и белую кашу на закопченных кустах.
   -Вот мы и квиты, -подумал я разглядывая дно пустого котелка. Перепуганный Юферов топтался возле воронки и упавшим голосом повторял: -Ведь я здесь сидел! -
   На правом фланге батальона противник занял высоту - большое пшеничное поле. Раньше она была ничейная, но закрывала нам станцию Разумное, и командир батальона выдвинул на нее роту . Однако, в штабе такой ход кому-то не понравился, и роту приказали убрать. Теперь на этой высоте окапывались немцы.
   Мы с командиром батальона спешно переместили свои НП вправо и я, не теряя времени, начал гвоздить немцев шрапнелью. Первые разрывы получились высоко в небе, как зенитные разрывы. На языке артиллеристов такой казус называется"дать журавля". Но Дальше приноровился и дело пошло. Через час к нам притрусил на лохматой лошаденке командир дивизиона. Оказывается, командир полка увидел моих"журавлей" и велел помочь, но командир дивизиона стрельбу шрапнелью не знал и несказанно обрадовался, когда я при нем дал очередь и снаряды легли так , как редко бывает на поверках.
   Правый разрыв пришелся над кучей немцев и четверо остались лежать, а пятый пополз в тыл, зажимая рукой зад. Через лощину хорошо все было видно даже в простой бинокль.
   - Ну и здорово!- гудел командир дивизиона, никогда такого не видел!
   Я продолжал стрелять - командир удивляться, но потом успокоился, велел беречь снаряды, залез в седло, дернул поводьями, как повозочный вожжами и уехал. Мы стреляли до темноты.
   Утром я проснулся рано. Вылез из сырой траншеи на солнышко. Высоко в небе уже заливался жаворонок. Немцев впереди почему-то не оказалось. Странно... Для чего же они вчера так старались? За высотой в Разумном истошно лаяла собака. Кто ее в такую рань разозлил?
   Пехота просыпалась. Гремели котелки. Начинался обычный день. Собака за высотой уже не лаяла, а хрипела. Стало как-то тревожно.
    
   Поднял разведчиков, вызвал старшего на батарее лейтенанта Голубя и приказал быть готовым. Тот сонно пробурчал: "Мы всегда готовы".
   Едва положил трубку телефона, как у пехоты кто-то закричал, раздался выстрел. Мы выскочили из траншеи, и тут увидели: по злосчастной высоте развернутым строем в линию ротных колонн, в сопровождении четырех танков двигались немцы. Позади рот здоровенные лошади тяжело тащили повозки со скарбом, видимо, решили двигаться без остановок и только вперед.
   Стало страшно - танки вижу впервые. Что же делать? Звоню на батарею - батарея молчит. Оглядываюсь назад в сторону батареи, а над лесом, где стоит батарея, поднимаются клубы черного дыма, потом донесся грохот разрывов и, наконец, разглядел пикирующие самолеты. Вот оно что - батарею бомбят! Пехота, при виде танков, не открывая огня, метнулась в лес.
   Подбежал к командиру минометной батареи батальона, он опытный воин - воюет не первый месяц:
   -Что будем делать?-
   -Как что? - Дам очередь да побегу за пехотой ! - танки медленно выползли из лощины и начали расправу над блиндажами. Досталось и нашему НП , из него только дым повалил. Подобрали в траншее имущество связи и оврагом побежали на огневую.
   Страх перед танками сменился страхом за батарею - что там творится? Бомбежка бомбежкой, но следом могла нагрянуть пехота, от  автоматчиков карабинами не отобьется.
   Мокрыми от росистой травы и от бега, по скользкой глине прибежали на огневую. На батарее все сновали туда и сюда, тащили ломы и лопаты, скатывали шинели - словом, спешно куда-то собирались, а про немцев и думать забыли. Появись они из леса - выстрела сделать не успеют. Это мы их только что видели своими глазами - страх еще не прошел, Впереди чернели воронки от бомб, но люди все целы.
   Чтобы прекратить толкотню, сходу крикнул: "Батарея, к орудиям!" Великое дело уставная команда, отработанная до автоматизма. Даже в самую трудную минуту, как мне приходилось наблюдать в ходе войны, она будет выполнена. Конечно, к выполнению команд людей надо приучить.
   Команда подана - все ерошено - расчеты возле орудий. Подошел Голубков. Вид какой-то необычный, даже глаза в сторону отводит.
   -Что творится? Где лейтенант Голубь? - спрашиваю его.  - Не знаю. Когда бомбили, куда-то пропал! Искали - нету ! Глянул назад в овражек, где стояли тракторы, - нет двух тракторов.  - А где тракторы?-
   -Вчера забрали в штаб дивизиона, поехали за снарядами! - Додумались! Для этого есть взвод боепитания в дивизионе!-
   Ругайся, не ругайся, а ехать не на чем - на батарее один исправный трактор.
   Голубков крутился, крутился, наконец, решился спросить:
   -Вы что, с НП удрали ?-
   -Батарея не стреляет - нам что - в плен сдаваться? - Но умнейший человек Голубков, спокойно предлагает:
   -Давай все же выбросим НП хоть на 300 метров вперед! - Я на другой день убедился, насколько прозорливее меня мой заместитель по политчасти / институт комиссаров был упразднен /.
   А тем временем приказы из штаба дивизиона идут один за другим. То в тыл прорвались танки - догнать их и уничтожить! Это при условии, что танк имеет скорость 15км в час, а мой колхозный трактор-7.
   Отвечаю, что никуда не поеду - вы забрали у меня трактора! То приказали срочно сниматься с позиций и сосредоточиться в Никольском. Опять отвечаю, что ехать не на чем. стою на огневых. И последнее, что сказал начальник штаба дивизиона: - к вам возвращается один трактор, другой сломался, а я отключаюсь. И телефон замолк. Ожидаем прихода трактора, но появился только Моисей Голубь. Без пилотки, весь в глине, толкует, что был контужен. Ох, не до него сейчас! Сами только что убежали с НП. Главное - что делать дальше? На четыре орудия работает всего один трактор, а обещанного все не видно. В бою события нарастают с удивительной быстротой. Не успеешь одолеть, казалось, что-то очень трудное , а тут , смотришь, приспело еще более сложное .
   -Товарищ комбат, справа немцы! - тихо предупреждает командир взвода управления младший лейтенант Винкевич. Мы тут возимся с орудиями, тракторами, а его дело не спускать глаз с высоток и рощиц вокруг, иначе долго не навоюешь.
   Немцы идут по высоте за лесом, мы их видим сквозь стволы деревьев, но стрелять нельзя, пушка не миномет, через лес не перекинешь. Ждать больше нечего. - Лейтенант Голубь, цепляй свои орудия на один трактор, забирай всех людей и отходи на Никольское! –
   Сам решил прикрыть отход, а там будет видно, может подойдет второй трактор и мы тогда с лейтенантом Боровко вытащим орудия его взвода, а если не подойдет,то ...словом, там будет видно.
   Командир орудия сержант Быстричкин кричит:
   -Товарищ комбат! Немцы зашли в лес! Разрешите осколочной! - Молодец парень! Осколочные гранаты будут рваться на ветках, на стволах - над головами пехоты - пусть покрутятся. Нам дорога каждая минута их задержки.
   Батарея скрылась в лесу, Быстричкин бьет по пехоте в лесу, Лейтенант Иван Боровко готовит другое орудие, указывает место санинструктору, наводит порядок - все спорится у этого украинского парубка. А раньше мне казался тихоней.
   Сам огляделся по сторонам и замечаю: остались многие, кому велел уходить. Вот два разведчика, связисты, артмастер и даже мой коновод Ахмет. И все при деле.
   - Ахмет,где лошади?-крикнул я ему издалека. Ахмет лежит с карабином в окопчике и вроде бы, за грохотом выстрелов не слышит вопроса. Я встал над ним и повторил вопрос. Делать нечего, Ахмет поднялся и звонко, с обидой ответил: - Товарищ комбат, когда тебе хорошо - ты Ахмета не гонишь, да? - Когда тебе плохо- Ахмет уходи вон! Да? - и улегся снова, считая объяснение законченным. А лошадей, я видел, он привязал к повозке старшины и отправил в тыл. Появился из леса Голубков и доложил:
   -Голубь миновал лес и движется на Никольское!-
  -А ты почему вернулся?-
   -Я твой заместитель! Где же мне быть? - и смущенно трет лысину. Это означает, что Павел волнуется.
   Наконец прибыл трактор - гора с плеч! Едем! Петлять по лесу с такой сцепкой из двух орудий трудно - то за дерево зацепишь, то на пень наедешь - остановки, задержки, а время бежит. Немцы от обстрела оправились и тоже где-то идут.
   Торопливо бью по флангам, немцев уже не видно, отдельные солдаты бегут к лесу. Даю по дубняку пару выстрелов бронебойным. Это для страху. Вижу, как рухнул дуб, летит белая щепа.
   Урон немцы понесли большой, но сейчас оправятся и, обозленные, начнут обходить нас по пшенице.
   - Павел, распредели ребят на фланги, иначе обойдут!-
   Самолеты все гудят над нами. Когда же у них кончится бензин?
   Справа от березовой рощи раздался глухой хлопок минометного выстрела и через несколько томительных секунд неподалеку с воем грохнула мина. Теперь держись! Немцы идут со всех сторон, и все на нас семнадцать!
   Но ребята удивительно деловиты - кто при орудии, кто залег с карабинами.
   Второй миной свалило запасного тракториста. Он сидел на снарядном ящике и торопливо ел консервы. Банку консервов старшина выдавал на двоих. Его напарник съел свою долю еще на огневой, а этому ничего не оставалось, как прихватить открытую банку с собой в надежде позавтракать на марше. Теперь лежит, уткнувшись в примятую пшеницу, а оранжевые консервы растеклись по вывороченной миной земле.
   До чего же призрачна грань, отделяющая живущего от небытия! Но тогда об этом не думал. Миномет стрелял и с каждым разрывом.  Все больше становилось раненых. Вокруг них хлопочет санинструктор, артмастер и связист. Но сколько так может продолжаться? Ждать, пока не перебьет всех? Немного защищает мягкое поле, мина успевает углубится и часть осколков остается в земле.
   Картечью продолжаем прижимать немцев к лесу. Разведчики и Голубков шарят биноклями по всем сторонам .
   - Вот он где! - кричит Павел и показывает на группу деревьев, откуда показался дымок от очередного выстрела.
   Развернули орудие. Теперь у прицела Малюшин. Снаряд разорвался в кроне дерева над минометом.
   -Первым, как в газетах! - воскликнул Голубков, всегда поносивший вранье газетчиков.
   Значит, бывает и первым. А может, только напугали, но миномет больше не стрелял.
   Заработал трактор - вот это была радость. Положили убитого и раненых и в путь. Вдогонку получили несколько очередей из ближней пшеницы. Мне попало по ногам и только содрало кожу.
   Но тут летчики. Видимо, поняли, где свои, а где чужие и принялись нас штурмовать. Вот где показалось мне небо, буквально, с овчинку. На ходу прячемся за орудия и трактор. От ударов пуль по металлу летят искры, окалина сечет лицо и руки, кровь мешается со струйками пота и засыхает грязными полосами на коже. Но мы движемся со слабой надеждой удрать и от этой напасти - должен же кончиться в самолетах бензин.
   После четвертого или пятого захода, Александров бросил рычаги, трактор полз сам по себе, и медленно двинулся ко мне. Я увидел глаза полные ужаса, человек понял, что он обречен и искал у меня хоть какой-то помощи. Через расстегнутый ворот гимнастерки виднелось на груди красное пятно от удара пули.
   - Комбат, я умираю! - и рухнул ничком на станины.
   Я кинулся к рычагам трактора, но артмастер остановил меня.
   - Вы командуйте! Поведу я!- и вскочил на трактор.
   При заходах самолетов он вставал, и очередь проходила перед машиной. То соскакивал и вместе с нами укрывался за машиной, а пули хлестали по железу.
   Пробило бак и горючее потекло на землю. Бегу рядом и зажимаю дырку внизу бака рукою. При пикировании все бросаю и убегаю на другую сторону машины. Потом догадался заткнуть пробоину носовым платком, но разве течь так остановишь?
   Самолеты, действительно, век висеть не могут - ушли. Эх, дотянуть бы до леса, а там до Никольского рукой подать.
   Нет, не дотянули. С ведрами побежали в Никольское, на ходу ругая начальство, которое должно от деревни видеть и слышать, как нас разделывают самолеты - встретили бы хоть, сказали куда ехать дальше, где добыть горючее.
   Перед лесом встретили красноармейцев третьей батареи, следом подошел и командир батареи лейтенант Сергей Чирыкин.
   - Ты куда? - удивился он.
   - В Никольское, за горючим!
   - Там немцы!
   - А где начальство? Приказали же отходить в Никольское!
   -Не знаю. Я влетел, как, велели, в Никольское и потерял там гаубицы и тягачи. Едва отбился и огородами с людьми выскочил из деревни!- Немного подумал и предложил:- Давай отобьем гаубицы! А?
   - Сергей, с кем отбивать? У меня почти все пораненные! Из дивизионного начальства с Чирыкиным оказалась фельдшер дивизиона Евдокия Баширова. Она перевязывала ребят и вытирала слезы. Вчера видела их веселыми и здоровыми, а сегодня - пожалуйста!
   - Дуся, не реви! - уговаривали мы ее.- Поторопись! - Пока фельдшер и санинструктор разбирались с ранеными, мы всем скопом соображали - что же делать дальше? Горючего нет, раненых много, немцы и с тыла и впереди и вообще не знаем о них ничего. Куда идти дальше? Командование испарилось - где его искать?
   Орудия приказал вывести из строя. Это решить мог только командир батареи, с него будет и спрос. А как тащить раненых? Но тут на наше счастье выскочили обозники, они обрубили постромки и удирали верхами, сами не зная куда.
   - Стой! Беру лошадей под раненых!- остановил я взмыленных коней. Или моя физиономия в потеках грязи и крови или решительность действий - а что мне было терять ? - подействовали на обозников, и лошадей отдали без разговоров.
   Кто мог сидеть верхом - посадили, других положили поперек и повезли, обходя лесом Никольское. Страшно было выходить на поле: как резанут из пулемета с опушки леса или окраины деревни, так всех на луговине и положат. Но пронесло.
   Через час или более, нашу печальную колонну стороной обогнал командир полка со штабом. Чуть приостановился вдалеке и поскакал дальше.
   - Конный пешему не товарищ! - со вздохом заметил Голубков.
   Солнце клонилось к закату, а мы все брели. Громадная черная туча закрыла солнце, и хлынул дождь. Теплый и по-летнему короткий, он освежил смертельно усталых людей, но идти по размокшей дороге стало совсем невмоготу.
   Вскоре показалась деревня на берегу речки Корень. На той стороне сидел наш командир дивизиона. Ну, кажется, добрались!
   На горизонте продолжала бурлить туча, полившая нас дождем. Мощный багровый луч солнца прорвался меж клубящихся облаков и окрасил все вокруг в красный цвет.
   Медленно и сурово шли красные солдаты по размытой красной дороге. Огромные лужи отражали то багровый луч, то иссиня-черную тучу, один цвет сменялся другим. Дорога казалась громадным, шевелящимся ковром, по которому шагали и ехали израненные, но не побежденные батарейцы. Розовели повязки в черных пятнах засохшей крови. Мокрые приклады карабинов сверкали отблесками заката. Красно-гнедые кони, разметав гривы по ветру, с храпом несли на себе раненых и убитых, тревожно косясь на необычный груз. Пахло йодом и кровью.
   Мы молча перешли мост и проследовали в деревню. Командир дивизиона поднялся с валуна и замер в стойке смирно.
   А на другой день началось. Майор Кичев, уставив на меня черные глаза, грозно спросил: - Где два орудия? Взорвал?!
   - А знаешь, что бывает за потерю орудий?
   - Смотря как потерять!
   - Подскочил парторг полка, такой рыжий мужичек с ноготок в гимнастерке до колен, и заверещал:
   - Орудие наше знамя, погибай, но вытаскивай !
   - Тут взорвался выдержанный Голубков:
   -А где был ты, когда нужно было погибать?- Парторг осел, а Голубков заскреб лысину, что означало сильнейшее волнение.
   В стороне стоял какой-то молодой майор и внимательно вслушивался в наши разговоры. Впрочем, артиллеристы тихо говорить не умеют. Майор подошел ко мне и резко спросил:
   - Сколько убитых и раненых?
   - Я ответил, ответил и на другие вопросы. Майор обратился к командиру полка и тоном, не допускающим возражений, сказал:
   - Они честно дрались!
   - Командир, как мне показалось, угодливо согласился, и нас отпустили. Парторг полка семенил рядом с Голубковым и твердил уже что-то о нашем героизме. Павел его не слушал, тер лысину, и парторг отстал.
   - Ты знаешь, кто тебя спрашивал о потерях ?-Прокурор нашей дивизии! Запомни, дело только начинается! Еще говорить с ним придется. -И дальше Павел рассказал, что успел выведать у дружка из политотдела дивизии.
   Дивизия отошла на 10 километров за речку Корень. Но что пехота? Карабины в руки, да и побежала. Но наш артполк потерял 17 орудий из 24. Четвертая батарея во главе с командиром Каушаном сдалась в плен без боя. Это дело наблюдали трактористы из леса, где укрывались с машинами. Твой дружок Ульянов прибежал из штаба дивизиона на пятую батарею и руководил ее боем. Был ранен в голову, сам за наводчика подбил один танк. Успел отправить два орудия, но из леса на их небольшую группу навалились немцы и захватили в плен.
   И надо же было такому случиться, что через 30 лет я встретил в Рязани Каушана. Сначала он не захотел меня вспомнить, вроде бы и не служил в таком полку, жаловался на потерю памяти, но, убедившись, что я злых намерений не имею, и не знаю, как он попал в плен, рассказал много любопытного.
   В тот злополучный день отвели его в деревню Разумное, где так истошно лаяла собака перед нашим бегством с НП. К обеду начали свозить туда много раненых и убитых. Немцы все повторяли - батарея, батарея! Набила их какая-то наша батарея. Возили до вечера. Убитых здесь же хоронили. Я слушал и молчал - вот она матушка-картечь!
   А с Ульяновым он встретился в Харькове в лагере военнопленных на Холодной Горе. Училищный дебошир и задира, Алексей Ульянов , не стерпел что-то от немецкого офицера и тот застрелил его при всем честном народе. Свой характер в угоду немцам Лёнька менять не стал. Вечная тебе память, неугомонный русский человек! Своего же начальника штаба Гераськина я встретил через десять лет в Ленинграде в Высшей офицерской школе. Он уже подполковник, занимает должность заместителя начальника штаба артиллерии дивизии. Встрече он не скажу, что обрадовался, а с улыбочкой сказал: « Мы тогда как рванули на Новомихайловку! Вот было дело!». Это рванули на 80 километров в тыл! Я без стеснения сказал, что за такие штучки его надо бы расстрелять. Ничего, проглотил как армейскую шуточку. Бывшие рядом офицеры были удивлены моей резкостью. Напомню, что командир дивизиона оказался в плену. Выходит, Гераськин бросил всё и вся и бежал в тыл? Или бежал из плена в Орлике? Тут что-то много натянутого, но кто теперь укажет истину! А грех на его душе великий. НШ должен был руководить отходом батарей, вести разведку маршрута, и Сергей Чирыкин влетел в Никольское и потерял все гаубицы только по его вине. Разведка и связь – святое дело НШ по Уставу.