( А. М. Самсонов, "Знать и помнить", с. 73-75, Москва, Политиздат,1989) ... Мне как офицеру 313-го артполка 115-й стрелковой дивизии пришлось в начале войны занять оборону на линии Выборг - станция Хиитола. Несмотря на вражеские огневые налеты и бомбежку, дивизия получила указание "ответного огня не открывать". Якобы из тех соображений, что немцы должны быть лишены возможности обвинить советскую сторону в нападении. И мы, затаившись, молчали, а нас в это время поливали огнём. После первых настоящих шквалов войны дивизия, пройдя Ленинград, попала в Невскую Дубровку, где и начала собственно боевые действия. Плацдармом был клочок земли на левом берегу Невы - "пятачок", окруженный со всех сторон противником, который имел в сравнении с нами многократное превосходство и в людях, и в технике. Приказом Ставки нашей дивизии при содействии некоторых других частей было предложено прорвать оборону противника (13 полос укреплений!). На этом "пятачке" мы потеряли, только по официальным данным, 75 тысяч солдат и офицеров! Стояла суровая зима. Одежда - летнее обмундирование! Промерзшую землю не раскопать ни зубами, ни лопатой. Делали укрытия из трупов погибших. Снабжение боеприпасами было поставлено из рук вон плохо. Например, боекомплект на орудие составлял всего пять снарядов. И стрелять позволялось только с особого разрешения! Не хватало даже винтовок и патронов к ним. Продснабжение: на сутки один сухарь и в лучшем случае (если удастся переправить с другого берега) суп - котелок мутной жидкости, про которую бойцы говаривали: "Крупина за крупиной гоняется с дубиной". Настроение в войсках, прямо скажу, было подавленное. Бытовало мнение о бездарности и неспособности нашего командования. А что иначе подумаешь, если почти повсюду мы отступали. 23 марта 1987 г. (Из материалов газеты "Правда" № 21 22-26 февраля 2002 года, http://www.gazeta-pravda.ru/pravda/pravda21.html) Вот что он писал отцу, матери, братьям и сестрам в тот самый день июня 1941 года, когда страна Суоми, считавшаяся нашим добрым соседом, официально объявила войну Советскому Союзу под впечатлением успехов Германии. Вдумайтесь в эти строки: “Сегодня наш смирный, маленький, спокойный сосед — Финляндия, от которой мы находимся в нескольких десятках метров на границе, и та объявила войну СССР, хотя фактически она началась 22 июня, так как с этого дня финские и немецкие части пытались прорваться на нашу территорию. Мы их сдерживаем. Отдельными схватками они прощупывают нас, постоянно наращивая силы. Будут очень жаркие бои. Умирать я скоро не собираюсь, несмотря на то, что мало надежды остаться в живых. Поступая в военное училище, я знал, для чего предназначен. Готов ко всему, особенно когда решается судьба многих государств и народов. Война возьмет огромное количество жертв. Быть может, в их числе буду и я. Это будет почетная смерть за Родину, за нашу победу, и ею можно гордиться. Свою жизнь просто так не отдам. Уложу десятки фашистов. Счет уже открыт. Писаниной, может быть, больше заниматься не придется — не будет времени, а вы пишите мне как можно быстрее по адресу: Карело-Финская ССР. Действующая Красная Армия, полевая станция 10, литер 038, Смирнову Александру. Александр. P.S. В данные минуты на фронтовой линии необычайно спокойно, тихо, словно и природа, и люди притаились. Скоро идем в разведку на чужую территорию. Надо вытащить из нор штыками и привести в часть пьяных белофиннов”. Послание родственникам, безусловно, эмоциональное, но какая в нем гражданская зрелость! И это писал офицер, которому едва исполнилось 22 года. А вот его следующая весточка с фронта, теперь уже девушке. Датирована она 6 июля 1941 года, т.е. спустя ровно две недели с начала Великой Отечественной: “Здравствуй, Зоя! Твое письмо получил в дни боев с белофиннами. Не знаю, как оно смогло дойти до меня. Было приятно его читать после того, как над головой свистели пули и рядом рвались снаряды. Уже 29 июня финские и немецкие войска перешли в наступление по всему фронту. На нашем участке вступить на советскую землю мы им не дали. На поле боя врагами оставлено много трупов, обмундирования, оружия. Каждый день приходится отгонять захватчиков от границы, а они лезут и лезут. Не могу сказать, что со мной будет завтра или через час. На войне об этом меньше всего думается, стремимся выполнить свой долг перед Родиной. Настроение боевое. Если буду жив, то мы обязательно встретимся и погуляем лучше, чем тогда, в отпуске после окончания военного училища. Пиши ответ быстрее”. С трепетом и душевной болью читаю хрупкое, переклеенное вдоль и поперек, так как оно истлело от времени, письмо политрука Александра Смирнова с передовой, после получения которого родные и близкие разыскивают его уже более 60 лет. Почему? Он не значится ни в списках живых, ни в списках погибших, ни в числе без вести пропавших. Последнюю весточку он отправляет 3 августа 1941 года с полевой почтой своей бабушке: “Привет, моя самая добрая! После войны снова встретимся в твоем теплом доме. Обо мне не горюй. Надеюсь, что ты еще будешь гулять на моей свадьбе. Я сильно изменился. У меня в бою появились хладнокровие, инициатива и решительность. Эти качества здорово помогают в беспощадной борьбе с озверевшими белофиннами и немцами. Лучшие мои бойцы награждены орденом Красного Знамени и один командир орденом Красной Звезды. Может быть, сейчас на фронте находятся Борис и Сергей. Напишите, что о них известно?” Родственники, особенно его брат, петрозаводчанин Валентин Смирнов, которого призвали в армию в 1944 году и который остался жив и здоров, до сих пор ищут Александра, не теряют надежды на протяжении десятков лет узнать, что же случилось с ним. Память об их общем любимце, не дает им покоя. Писали и пишут запросы в соответствующие инстанции, однополчанам, ветеранам 115-й стрелковой дивизии. Ответы получают такие, которые не могут удовлетворить, успокоить сердце. Вот, например, что сообщает Центральный архив Министерства обороны (ЦАМО): “В алфавитной книге учета боевых потерь личного состава 115-й стрелковой дивизии за 1941—1944 годы Смирнов А. А. не значится. И по отделу учета погибшего и пропавшего без вести рядового и сержантского состава Советской Армии Смирнов А. А. тоже не значится”. А тут давайте порассуждаем, поставим себя на место родственников. Как можно довольствоваться подобными ответами, если сразу же возникают справедливые возражения? Мол, дорогие товарищи, вы его ищете по отделу рядового и сержантского состава, а ведь Смирнов А. А. еще 16 ноября 1940 года стал офицером, окончив Военно-политическое училище имени Энгельса. Из письма ленинградца Д. Рымаря, воевавшего вместе с А. А. Смирновым и написавшего письмо его родственникам через десятки лет после войны, стало известно, в какое трагическое положение попала 115-я стрелковая дивизия: “Тяжелые бои с белофиннами велись на протяжении всего августа, а потом мы отдельными группами, кто на катерах, кто на баржах, а кто по лесам и болотам, стали отступать, всюду натыкаясь на противника, обстрелы, бомбардировки. Да, это был кошмар, и на войне, поверьте, человек мог исчезнуть бесследно. Прямое попадание снарядов, бомб, мин во время наступления, отступления, движения войск — как найти разорванных в клочья воинов? Знаю только одно,— продолжает Д. Рымарь,— что политруки в плен не сдавались. Значит, он погиб в тяжелейшие дни под Выборгом или на Невском пятачке. Там было горячо. И все-таки мне доподлинно известно, что списки личного состава по состоянию на 1 сентября 1941 года в Москве, в Центральном архиве Министерства обороны имеются. Ищите, не сдавайтесь! Жаль, что и ветераны — свидетели страшных событий уходят в мир иной”. Надо сказать, что брат политрука Валентин Смирнов не сдается. Ищет. Надеется, что, может, публикация в газете в какой-то мере поможет благородному делу. Для него война не окончена. Действительно, все ли списки воинов тщательно просмотрены?
Анатолий МИНАЕВ.
|