Генерал-майор Козырь,

Газета "Республика Татарстан" № 93 (25169) 9 мая 2004
ПАМЯТЬ

Остался в войне навсегда

Глухой ночью 23 апреля 1945 года генерал-майор Козырь, заместитель командира корпуса 2-го Украинского фронта, по ошибке проскочил на своем "виллисе" неплотную линию нашего переднего края и был расстрелян пулеметной очередью с окраины чешского города Брно, остававшегося в руках противника.

Войну он начинал в Бресте, отступал с боями до Москвы, а затем долго шел дорогами наступления, не дойдя всего пятнадцати дней до рубежа Победы.

По мере того, как уходили из жизни боевые товарищи, выветривалась из памяти современников и память о генерал-майоре. Осталась лишь могила - одно из белых однотипных надгробий на Ольшанском кладбище в Праге. И еще - генерал Кузьмич в военной трилогии Константина Симонова "Живые и мертвые".

Симонов встречается с Козырем

Симонов рассказывал: "Я - за редчайшим исключением - не ездил туда, где было тихо. Меня посылали туда, где что-то готовилось и происходило". Значит, приезд уже известного тогда писателя и военного корреспондента в нашу 232-ю стрелковую дивизию в апрельские дни 1944 года и был этим исключением.

В последних числах марта наша дивизия в числе первых форсировала пограничный с Румынией Прут и, преследуя отходящие немецко-румынские войска, вышла к укрепленной полосе по реке Молдове севернее Яссы. Здесь и остановилась, чтобы подтянуть отставшие тылы, артиллерию на механической тяге, пополнить поредевшие за месяц непрерывного наступления войска. Дивизия была представлена к награждению орденом Ленина, а ее командир Максим Козырь - к званию Героя.

На дворе торжествовала весна, наполненная запахами цветущих садов и подсыхающей земли. И хотя до последней весны войны еще оставался год, но, как это обычно бывало в пору успехов, час окончательной победы казался гораздо более близким.

Симонов провел в дивизии не считанные часы, как предполагал, а несколько дней. И виной этому был наш комдив Козырь.

Впоследствии писатель вспоминал: "Меня глубоко заинтересовала фигура командира дивизии, человека высоких душевных качеств, своеобразного обаяния и, как мне показалось, большого природного ума. Много лет спустя, вспоминая этого человека, его взгляды на жизнь, повадки, манеры разговора с подчиненными, я написал одного из действующих лиц своего романа "Живые и мертвые" - генерала Кузьмича".

Я воевал в этой дивизии. Для меня Козырь не только прототип литературного героя, но и человек, с которым лично встречался в различных обстоятельствах и о котором много слышал от однополчан, знавших его лучше, чем я.

Рожден для войны

Родился Козырь в крестьянской семье на Украине. В девятнадцать лет приехал в Донбасс на заработки, а в двадцать один, как тогда было положено, - призван в армию. С тех пор ни одна война не миновала его. Сначала - Первая мировая. И - полный георгиевский бант. Затем Гражданская - и орден Красного Знамени (между прочим, за номером 71).

О той войне Козырь нечасто, но с видимым удовольствием вспоминал. Ведь многих из тогдашних "красных героев" он знал лично. Встречался с Ворошиловым, со знаменитым красным конником Думенко, даже с батькой Махно (да не как с противником в бою, а во вполне товарищеской беседе). По этим рассказам та война нам, молодым, представлялась не очень большой по пространству и участвовавшим в ней людям. Даже какой-то домашней.

А вот в годы после Гражданской и до новой - Отечественной - большого продвижения Козырь не получил. Подолгу задерживался на одном уровне служебной иерархии. Хотя и на разных должностях и в разных округах служил. Он принадлежал к той (ставшей уже редкостью) категории военных людей, которые руководствовались вроде бы простым, но трудным в исполнении правилом: ни на что не напрашиваться и ни от чего не отказываться.

У военного человека, особенно командира, сфера личного бытия была свернута до минимума. Какая-никакая семья, кров над головой да минимум удобств и необходимого пропитания - вот почти все, что относилось к "так называемой личной жизни", как назвал образ существования военного профессионала Константин Симонов, сам воспитывавшийся в военной среде и глубоко уважавший людей такого склада характера. А исторические повороты в жизни своей страны, обычно чуть ощущаемые людьми другой профессии, становятся событиями его личной биографии, иногда трагическими.

Перед самой Отечественной полковник Козырь получил назначение в Брест (который именовал по-старому - Брест-Литовском) на должность заместителя командира 42-й стрелковой дивизии, которая вместе с 6-й дивизией и другими более мелкими частями 4-й армии составляла гарнизон крепости. В последнее мирное воскресенье перевез в Брест и свою семью - жену Зинаиду Прокофьевну и четырнадцатилетнего сына Вячеслава. Знать бы ему тогда, что случится ровно через неделю! Но не знал, а если и ощущал приближение роковых событий, то привык руководствоваться приказами и оценками старших начальников, а не собственными чувствами...

Исполнился ему тогда пятьдесят один год. Возраст для командира его уровня неперспективный. Еще через пару лет - в отставку и на пенсию. Возможно, в том же уютном Бресте.

Обреченные

на подвиг и забвение

Еще до начала войны примерно половина состава двух дивизий, формировавших гарнизон крепости, была из нее выведена. Артиллерия - на полигон, пехота - для инженерного оборудования рубежей обороны. Из 42-й стрелковой дивизии в крепости оставались 44-й и 455-й полки (напомню, первым из них командовал ставший легендарным героем обороны Бреста майор Петр Гаврилов).

Задачи оборонять крепость ее гарнизон не имел. Казематы и форты использовались лишь как подобие казарм. Воевать же готовились на чужой земле мощным наступлением, а не в пассивной обороне давно устаревшей крепости. Вывести части

42-й дивизии предполагалось непосредственно перед началом боевых действий.

Поздней ночью на 22 июня командующий Западным особым округом генерал армии Д.Павлов отдал приказ о выводе частей дивизии на боевые позиции. Одновременно поступил подписанный наркомом обороны и начальником Генштаба, одобренный Сталиным приказ №1 о приведении войск в боевую готовность. Но было уже поздно. Вскоре лавина прицельного огня немцев обрушилась на крепость. Оба выхода из нее оказались закрыты плотной огневой завесой. Через два часа немецкие части ворвались в Брест. Поспешно покидая город, Козырь пытался узнать о судьбе семьи. Но их дом оказался разрушенным прямым попаданием вражеской бомбы, и, по рассказам очевидцев, все, кто в нем находился, погибли. О том, что происходило в крепости, ни командир дивизии И.Лазаренко, ни его заместитель Козырь почти ничего не знали. Потери находившихся там войск были огромные. И даже теперь их размеры можно оценить лишь приблизительно. Командование было уверено, что гарнизон прекратил существование.

Для Козыря то, что произошло с вверенными его власти людьми в крепости, и судьба собственной семьи слились в одну страшную трагедию, общую рану, боль которой он ощущал до конца своих дней. 4 июля по списку Мехлиса, одобренному Сталиным, в числе командного состава, признанного виновным в катастрофе, постигшей войска фронта, был арестован и командир дивизии генерал Лазаренко. Правда, расстрелян он, как и большинство других, не был, а "искупил вину" ценой собственной жизни на фронте через три года. До Козыря, находившегося в самой пучине боя, эмиссары Мехлиса не добрались.

В канун первой годовщины начала войны в газете "Красная звезда" была опубликована статья редактора Толченова, в которой приводились трофейные документы 45-й пехотной дивизии вермахта, штурмовавшей в первую неделю войны Брестскую крепость. Оказывается, уже "списанные" Генштабом на боевые потери части 42-й дивизии так же, как и остатки других войск гарнизона крепости, продолжали отчаянное сопротивление девять дней. (А позднее выяснилось, что очаговое сопротивление в крепости продолжалось еще три недели.)

А в то же время бойцы дивизии, оказавшиеся за стенами крепости, деморализованные внезапными ударами немецких танков, пикирующих бомбардировщиков, паническими слухами об окружении, поспешно отходили все дальше на восток. Козырю было приказано собирать их в сводные части и ставить в оборону. Под белорусским городком Пропойском (затем стыдливо переименованным в Славгород) полковник Козырь лично расставлял бойцов на оборонительных рубежах, поднимал роты в контратаки, иногда сам ложился за "максим". Но этого было недостаточно, чтобы сдерживать врага. Возможно, он искал смерти в бою. Ведь мертвые, как известно, ни боли, ни сраму не имут.

Пути военного корреспондента Симонова и полковника Козыря в эти дни несколько раз пересекались. Они могли встречаться под Чаусами, Чериковым, тем же Пропойском, но, видимо, не встречались. А той победной весной через три года должны были вспомнить пережитое. Не знаю, насколько подробно рассказывал Козырь Симонову о том, что испытал тогда и потом на долгом, не без горечи неудач и несправедливостей, военном пути. Думаю, не очень-то распространялся на эту тему. Пережитое еще не скоро станет историей. Они жили внутри войны. Не до воспоминаний. Да и не позволяла гордость ему, старому солдату, плакаться молодому подполковнику-писателю из Москвы. К тому же и встретились они в радостную и счастливую пору успехов дивизии и ее командира.

Так стоило ли вспоминать о горестном?

"Старик"

В нашу дивизию Максим Козырь прибыл осенью 1943 года - перед тем, как нам предстояло форсировать Днепр. В чине генерал-майора на полковничью должность заместителя командира. Знакомясь с удивленными офицерами штаба дивизии, заметил:

- Сколько раз назначали, столько и снимали. Война!..

Впрочем, без обиды. Знал: у войны свои законы и свое понятие о справедливости.

На фронте заместитель даже и в высоком звании - фигура в общем-то маловлиятельная, как говорится, "на подхвате". Принимать важные решения не в его правах. Небольшого роста, внешне неприметный, Козырь по обязанности каждого заместителя таскался по переднему краю, что-то проверяя и обеспечивая, комендантствуя на переправах, проталкивая колонны через глухие пробки на дорогах. Видели его и в штабах полков. Но, не зная толком обстановки, он редко мог чем-то помочь и что-то присоветовать. Зато настоящим хозяином чувствовал себя в передовом окопе.

Там я и увидел его впервые поздней осенью того года под Фастовом. Для каждого, с кем он встречался в ту ночь, у него было что сказать. Казалось, он видит одни недостатки, но тем не менее не ругался, не повышал голоса, а терпеливо объяснял, в чем именно недостаток и что было нужно сделать, чтобы его устранить. Он, конечно, знал, что его называют "старым ворчуном", а то и похлеще, но, думаю, в глубине души не обижался на это. Кому-то ведь надо быть и ворчуном, кто-то должен видеть то, что другие по молодости или свойству своего характера не замечают. Он-то хорошо знал, что война состоит из множества "мелочей" и никогда заранее нельзя знать, какая из них действительно пустяк, а какая неожиданно приобретет решающее значение. Он забирался чуть ли не в каждый окоп, чтобы убедиться в его глубине, прикладывался к пулемету проверить сектор обстрела. Иногда он давал очередь в густую темноту, и тогда было видно, как ловки и уверенны движения старого пулеметчика.

Потом я лучше узнал Козыря, когда он стал командовать дивизией и почему-то (скорее, по случайности) избрал меня в качестве командира батареи, которого хотел иметь "под руками" на случай, если нужно открыть огонь по обнаруженной им со своего наблюдательного пункта цели. В этом тоже проявлялся неугомонный, деятельный характер комдива. Как и многим другим, "старик" (так мы называли генерала за глаза) казался человеком без прошлого, точно и родился на этой войне. Казалось, что говорить и думать он может только о том, что касается войны, и ни о чем другом. А значение всего, что окружало его, определялось только тем, какое это имеет отношение к войне.

Как потом выяснится - мы ошибались. Человек необыкновенно трагической судьбы, он был и сложнее, и неоднозначнее.

"Есть кони

для войны..."

В бою под Фастовом был тяжело ранен командир дивизии генерал Улитин. Козырь-заместитель для этого печального случая и был предназначен по штату. Но командир корпуса, в который входила дивизия, колебался. Ведь возраст - за пятьдесят, и грамотешкой не блещет. Да и в "личном деле" не одни только благодарности и награды. Исполнительный, неутомимый, себя не жалеет, но любому начальнику может с солдатской прямотой высказать свое мнение, коль видит в том нужду.

Не будем укорять комкора. Слишком это важно - один из его трех командиров дивизий. Решение, и причем окончательное, принял командарм Жмаченко. Знал он Козыря по Гражданской войне, встречался и в эту, Отечественную. И слабости, и сильные стороны знал и ценил. Короче, пришел на Козыря приказ, и стал он нашим командиром дивизии.

Характер и стиль нового комдива, как водится, первыми ощутили его ближайшие помощники в штабе, но затем волны новых порядков достигли не только полков и батальонов, но и ротных командиров. Даже тех, кто с ним ни разу не встречался. А чем обычнее личность командира, тем к большим поворотам нужно готовиться. Они последуют обязательно, и в большей или меньшей степени отразятся на судьбах чуть ли не каждого в дивизии. Человек на войне неволен, предельно сжато пространство выбора его поведения. Потому так важны качества командира, и так нужно было верить в то, что распорядится он твоей судьбой разумно и в меру необходимости.

Не могу судить, в какой степени Козырь был сведущ в премудростях тактики, но его, как говорится, не вылезавшего с переднего края (что, может быть, и не всегда отвечало необходимости), скоро признали в ротах за "своего" и стали называть "солдатским генералом". Козырь, каким я его воспринимал тогда и помню нынче, относился к той категории военных людей, которые, как заметил в романе Симонова Серпилин, "в пристяжных не балуются, а хорошо ли худо, но тащат коренником". И прав поэт Борис Слуцкий, что "есть кони для войны, и кони для парада". Козырь был из тех, кто тянул главный груз войны. На одних храбрость и подвиги блестят и выделяются, как драгоценные украшения. Для других они незаметны и будничны. Невысокого роста, худощавый мужичишка, Козырь, если освободить его от генеральских внешних признаков, вполне сошел бы за пожилого солдата пехоты.

Генерал Козырь был Героем Советского Союза, но с Золотой Звездой на груди как-то не запомнился, хотя, наверное, и носил ее.

О себе рассказывал скупо. Помню лишь один случай. В Бессарабии, а потом в Румынии у него не то в ординарцах, не то в переводчиках с румынского был мальчишка лет пятнадцати. Звали его все Ванюшкой. Внешне сентиментальным Козырь не был. С Ванюшей больше официально держался. Но, чувствуется, привязался к нему. Может, глядя на него, сына своего погибшего вспоминал.

Как-то раз для Ванюши в присутствии других он рассказал о своей семье и ее гибели в Бресте. Но вокруг было столько горя и сам Ванюша-сирота тоже сполна его хлебнул, что, мне думается, ни на мальчика, ни на других этот рассказ не произвел особого впечатления. Во всяком случае, внешне это мало проявилось. Генерал ощутил это, насупился, замкнулся в себе и больше на эту тему, помнится, разговора никогда не заводил...

В начале 1945 года Козырь ушел от нас на должность заместителя командира корпуса. Для человека его неуемного характера, с его привычкой брать на себя всю тяжесть решения и потом отвечать за него единолично, это назначение можно было понимать как почетную отставку. Он не довел до совсем уже близкой Победы дивизию, которая была награждена при нем четырьмя высшими боевыми орденами, десять раз упоминалась с благодарностью в приказах Верховного главнокомандующего. А ведь он так хотел пройти со своей дивизией до конца ее боевого пути, встретить с ней Победу! Ну, а если не придется (смерть на войне - дело солдатское), то уйти из жизни командиром действующего боевого соединения и быть похороненным своими боевыми товарищами.

Никому он, впрочем, никогда об этом не говорил. Кроме Симонова в ту единственную встречу весной 1944 года.

...Максим Евсеевич Козырь погиб за пятнадцать дней до конца великой войны и за восемнадцать - до своего пятидесятипятилетия. Все, что было потом, он уже не застал. И уже не узнал, что его жена и сын не погибли в первый день войны в Бресте, а оказались под немцами, испытали унижение принудительного труда в Германии и после Победы вернулись на родину. Они долго ждали встречи с дорогим человеком, не поверив казенной бумаге из Наркомата обороны, именуемой в народе "похоронкой".

Но чуда не произошло.

Солдатский генерал Максим Козырь из боя не вышел.

Остался в войне навсегда.

Со своими павшими солдатами.

Петр ЛЕБЕДЕВ

  Назад  |   Главная страница   |   Web-мастер