"Вспомним невинно убиенных. Тот далекий кровавый февраль..." 
На второй месяц 1938 года пришелся пик расстрелов заключенных в Бобровской тюрьме, приговоренных к высшей мере по пресловутой 58-й статье Уголовного кодекса РСФСР 5 августа 1937 года, согласно решению состоявшегося за месяц до этого заседания Политбюро ЦК ВКП(б), по всей стране началась не особо афишировавшаяся и беспощадная борьба с антисоветскими элементами. Якобы это была "чистка" в отношении бывших кулаков, бывших членов разгромленных партий, бывших белогвардейцев, жандармов, "бандпособников", реэмигрантов, скрывшихся от репрессий. В соответствии с заявками снизу и разнарядкой, спущенной сверху, репрессии по первой категории (расстрелу) для начала подлежали 79950 человек, по второй (исправительно-трудовые лагеря) - 186000 человек. Для размещения последних создавались шесть лесозаготовительных лагерей. На тот момент прошло целых двадцать лет после Октябрьского переворота. Предыдущими "зачистками" с антисоветскими элементами было в основном покончено. Но приближались выборы в Верховный Совет СССР. Настроения в обществе не радовали сталинское окружение. Массовый террор, широкомасштабные репрессии, направленные против собственного народа, призваны были стать средством удержания власти. Это было ужасно. Никто не знал, к кому ночью постучат в дверь. Широкозахватная 58-я статья тогдашнего Уголовного кодекса РСФСР сталкивала с властного Олимпа и вгоняла в сырую землю крупного руководителя, который вроде бы совсем недавно на газетных фотографиях стоял рядом со Сталиным. И эта же статья ставила последнюю - свинцовую - точку в судьбе неграмотной деревенской старухи. О выполнении планов по расстрелам рапортовали в Москву. И просили увеличить лимиты. В тюрьму города Боброва свозили опасные элементы с окрестных районов. Сначала людей арестовывал какой-нибудь младший лейтенант из райотдела НКВД, он же писал постановление "об избрании меры пресечения и предъявления обвинения". На стандартном бланке уже заранее было отпечатано, что гр-н такой-то "достаточно изобличается в совершении преступления", и оставалось лишь вписать, какого. Обычно - "подпадающего под действия ст. 58 п.10". Тот младший лейтенант единолично постановлял привлечь свою жертву в качестве обвиняемого и мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избирал ту самую тюрьму. После недолгих следственных разбирательств дело с обвинительным заключением направлялось на рассмотрение тройки НКВД. Эту тройку составляли первый секретарь обкома ВКП(б), начальник НКВД и прокурор области. Понятно, что сии важные персоны на места не выезжали, приговор выносили в отсутствии обвиняемого, так сказать, заочно. Родственникам ни о чем не сообщалось. Тройка была по-революционному беспощадна. Расстрел полагался даже за сущий по нынешним понятиям пустяк. Совхозный слесарь Тихон Боголепов из поселка Успенка Таловского района еще в 1931 году был раскулачен. Следом получил пять лет за слово, неосторожно сказанное в адрес местного начальства. Обвинили в антисоветской агитации - "АСА". Срок отбыл, как говорится, от звонка до звонка. Приехал домой - опять "АСА". Расстреляли. Анекдот рассказал в узком кругу житель Боброва Архип Ивченко, бухгалтер здешнего лесхоза. Все, кто слушал, смеялись. И тот смеялся, кто потом донес куда следует. Рассказчика пешком довели до тюрьмы, где и получил он пулю в затылок за свой анекдот. 78 лет исполнилось на момент ареста Петру Воробьеву, проживавшему по месту своего рождения - в селе Колодеевка Бутурлиновского района. Более чем почтенный возраст. Не пощадили седины. "Вы достаточно изобличаетесь в ведении антисоветской агитации", - заявили ему на допросе. "Нет, - утверждал дед Воробьев в ответ на откровенную глупость. - Антисоветской агитацией я не занимался. Никаких плохих слов в сторону портрета вождя ВКП(б) не произносил". Не поверили: 13 февраля 1938 года Петра Евсеевича Воробьева не стало. Как-то на железной дороге задержали беспризорника Гришу Сосновского. Щуплый и голодный, он казался гораздо моложе своих семнадцати лет. Этот парень в расстрельном списке Бобровской тюрьмы самый младший по возрасту. А выше упомянутый Воробьев - самый старший. В селе Подгорном Архангельского района (ныне Аннинского) жили грамотные, трудолюбивые братья Литвиновы, Василий и Константин. Первый пошел в колхоз, второй продолжал оставаться единоличником. Обоих обвинили по статье 58-10 и казнили. Родными братьями также были и верхнеикорецкие крестьяне Петр и Никифор Коноваловы. Их расстреляли в один день. Василий Акиньшин проживал в селе Чулок Бутурлиновского района. Там кустарничал. Здесь же жил и его сын, Николай. Оба загремели в Бобровскую тюрьму по статье 58-й, 12 февраля 1938 года расстреляли Акиньшина-отца, через день - сына. Или вот еще одна горькая судьба. Несмотря на свою фамилию, Сергей Николаевич Меранвиль, родившийся в Виленской губернии (это территория Польши, прежде входившей в состав Российской империи), был русским человеком. Многие годы он трудился на железнодорожном транспорте. С 1924 года пребывал в командировке в Харбине. Этот город, если кто помнит, некогда являлся столицей Китайской восточной железной дороги (КВЖД), соединявшей кратчайшим путем нашу Восточно-Сибирскую магистраль с нашим же Владивостоком. Служил Меранвиль начальником билетного отдела КВЖД. В 1929-м китайская полиция выслала группу советских служащих дороги, среди которых был и Сергей Николаевич, "за способствование бесплатному проезду агентов СССР по железной дороге". Меранвиль, уже имевший пенсионный возраст, поселился в Анновке - тихом сельце неподалеку от Боброва. В страшную зиму террора его, семидесятилетнего старика, схватили, а потом расстреляли. Знаете, за что? Не поверите: за то, что был аж "резидентом японской разведки"! Представьте себе глухую, заметенную снегом деревню, бородатого, отживающего свой век деда, с печи направляющего работу агентурной сети самураев во всем Советском Союзе. Что может быть абсурднее?! Впору бы посмеяться над этим глупым сюжетом, да сердце щемит и слезы жгут глаза... Доставалось, впрочем, не только русским. Украинец Илья Вишневский из села Верхнее Толучеево Воробьевского района происходил из зажиточных крестьян. В первую мировую служил артиллеристом. Воевал отчаянно: вернулся полным Георгиевским кавалером в звании унтер-офицера. Соскучившись по мирным делам, жадно взялся за обустройство двора. Построил дом, развел скотину. Кто-то позавидовал. В 1930-м раскулачили, отняли нажитое. В 1938-м с меткой "б. крупный кулак" угодил в новые, на сей раз расстрельные списки. В Новохоперске жил и работал врачом немец Леонид Бари. Имел высшее медицинское образование, слыл человеком доброй души и отзывчивого сердца, любил аккуратность и точность. Его обвинили в антисоветской агитации "с использованием религиозных предрассудков масс". В годы Первой мировой войны венгр по фамилии Корн, воевавший на стороне Антанты, попал в плен. Там, в плену, увлекся социалистической идеей. Во время Гражданской по заданию большевиков работал во вражеских тылах. Однажды помог красногвардейцам бежать из врангелевских застенков. Его вычислили и хотели повесить, но, передумав, ограничились поркой кнутом. В мирную пору Владимир Корн учился в институте, вырос до директора Таловского совхоза сортосеменного треста. А осенью 1937-го его схватили и отвезли в Бобровскую тюрьму, где и расстреляли по обвинению в этой самой "АСА". В селе Хреновом Бобровского района проживал Александр Свирковский, бежавший в 1923 году из родной, но панской Польши в первую страну социализма, чтобы вместе со всеми "строить и месть в сплошной лихорадке буден". На новой родине хлеб добывал на разных работах - где грузчиком, где пастухом. Может, и сказал что нелестное, в сердцах и с устатку, про социалистическую действительность... Судила Свирковского даже не тройка Управления НКВД, а двойка: оказывается, и такой орган расправы имел место быть в то репрессивное лихолетье. Двойка состояла из очень высоких чинов - Наркома внутренних дел и Прокурора СССР. Из Москвы, где решалась участь Свирковского, пришла депеша: расстрелять. Палач не промахнулся. Белорус Фома Поздняк, счетовод Коротоякской школы, пробыл в Бобровской тюрьме всего десять дней. Его расстреляли за распространение среди односельчан так называемых контрреволюционных слухов. Узниками тюрьмы в Боброве были и женщины. Процент их невелик, но судьба каждой из них по-особому горька и трагична. Как правило, женщин сажали за участие в мнимых антисоветских церковно-монархических группах. Если оставить в стороне революционное словоблудие, то, по простому говоря, за веру в Бога. Ксению Райкову угораздило родиться дочерью попа. Припоминали происхождение в 1934 и 1937 годах, когда судили по закону от 7 августа 1932-го "О колосках". Этот антисоветский "элемент" был казнен в феврале тридцать восьмого. Ксения была медсестрой, жила в слободе Калач. 23-летняя Дуся Юрьева из села Ростоши, что на реке Токай, встретилась в бобровском застенке со своей односельчанкой, теткой Агафьей Пастушковой, которая уже сидела тут за контрреволюционную деятельность и свои "террористические настроения". Евдокию казнили зимой 1938-го, а Агафье Андреевне позволили дожить до 56 лет и убили аж в 1942 году. Глубоко верующая неграмотная крестьянка Евдокия Добычина из села Кочерга Новохоперского района, раскулаченная до ареста, видно, представляла страшную опасность в свои шестьдесят лет. По облыжному обвинению в "АСА" ее тоже завели в подвал и расстреляли, не дав помолиться перед смертью. В том же подвале пуля отняла жизнь у 74-летней Варвары Шушлебиной из села Никольского Воробьевского района. Вся вина этой немощной старухи заключалась в том, что она была членом совета местной церкви. Надо особо сказать о беспощадном отношении тогдашней богоборческой власти к священнослужителям. Многажды пытанный, две недели на коленях простоял в ожидании исполнения расстрельного приговора священник из воробьевского села Рудня Дмитрий Азаров. В молитвах он просил Бога простить прегрешения своих судей и палачей. В том же Воробьевском районе ночью взяли священника Никольской церкви Александра Алексеева, только что вернувшегося из ссылки в Северный край. Увезли в Бобров, упрятали в тюрьму, приписали антисоветскую агитацию и расстреляли. Выпускник Воронежской духовной семинарии Петр Воскресенский окормлял паству в Воробьевке. Его обвинили по статье 58-10 и осудили по первой категории. Евгений Лукашевич из хреновского села Семеново-Александровка. Алексей Мирошниченко из Коротояка. Митрофан Петровский из села Островки Архангельского района... Эти и другие служители Русской Православной церкви были расстреляны в Бобровской тюрьме. А за компанию с ними под пули палача попадали и церковные сторожа, и звонари, и ктиторы, и простые прихожане. С самой максимальной нагрузкой работал бобровский конвейер смерти в феврале 1938 года. В иные дни число казненных достигало нескольких десятков! Ночью трупы грузили, когда на полуторку, когда на подводы, и увозили за город, в сторону Лушниковки. Там складывали в заранее приготовленные рвы и закапывали. Последнюю партию, говорят, оставили в подвале, засыпав известкой и землей. Бобровские старожилы, конечно же, знали места тайных захоронений казненных "врагов народа", знали и про злосчастный подвал. Но не принято было вспоминать о негативных делах, когда уцелевший после репрессий и войны народ хороший, сплотившись вокруг "руководящей и направляющей", семимильными шагами торопился к светлому будущему. Даже в эпоху Никиты Хрущева, когда о преступлениях сталинизма заговорили открыто, масштабных мер по реабилитации жертв беззакония принято не было. Родные и близкие осужденных по первой категории продолжали пребывать в неведении относительно их судьбы. Вот известный случай. 25 апреля 1960 года моя бабушка Ирина Ивановна написала письмо в прокуратуру Воронежской области с просьбой "истребовать и пересмотреть дело", по которому был осужден ее отец Иван Панферович. С момента ареста в январе 1938 года о его судьбе ничего не было известно. Доходил, правда, глухой слух, что упрятали в Бобровскую тюрьму, где усы вроде бы вырывали, чтоб сознался. В прокуратуре бабушкиному письму дали ход: рассмотрением архивного дела занялся юрист I класса некто Антюхин. Этот Антюхин в "Заключении" для своего начальства написал, что осужденный по статье 58-10 уроженец села Артюшкино Архангельского района Жихарев Иван Панферович, 1871 года рождения, обвинялся в ведении контрреволюционной пропаганды, распространял провокационные слухи, клеветал на вождя ВКП(б), агитировал против выборов в Верховный Совет. Приводились, в частности, слова одного человека, свидетельствовавшего против осужденного, дескать, Жихарев И.П. сказал: "Обманет вас этот проклятый Сталин. Конституция говорит о свободных выборах, а вон уже опять суют своих коммунистов, а у нас народ пока еще уши развешивает и слушает коммунистов..." Короче говоря, несмотря на то, что в ту пору открыто клеймили культ личности Сталина и события 1937-1938 годов оценивались негативно, бабушке моей о судьбе ее исчезнувшего отца так и не дали ясного и правдивого ответа. Замоблпрокурора Наркевич написал на казенном бланке: "Проверкой дела по обвинению Жихарева И.П. установлено, что он в 1938 г. по ст.58-10 ч.1 УК РСФСР был осужден правильно и оснований для принесения протеста по делу не имеется". Так и умерла бабушка дочерью "врага народа", не узнав ничего о судьбе своего отца. Документ о его реабилитации появился позже... В конце восьмидесятых - начале девяностых годов теперь уже прошлого века тайное стало явным. Правда, выплеснувшаяся из архивохранилищ, оказалась ужасной: миллионы людей стали невинными жертвами произвола и беззакония. В новой России тема репрессий одно время стала как бы козырной картой в руках новоявленных спасителей отечества и архитекторов ее будущего. Вспомните, как усилия общества "Мемориал", в том числе и воронежской его структуры, по установлению истины, возвращению жертвам репрессий доброго имени, беспардонно были "оседланы" политиками-корыстолюбцами. Сколько крика слышно было по поводу обнаружения в лесном массиве под Воронежем, в Дубовке, мест тайного захоронения расстрелянных "врагов народа". Потом забыли. Кажется, невинно убиенным в Бобровской тюрьме повезло больше: на их костях не устраивались политтусовки. Активисты "Мемориала", власти Бобровского района составили по архивным документам расстрельные списки, предоставили их для печати в нашей "Коммуне" (на двух страницах мелким шрифтом едва удалось уместить скорбный перечень сотен имен и дат). Заметить надо, что публикация списков жертв политических репрессий предусмотрена законодательно: все должны знать, что этим людям возвращено их доброе имя. А три года назад руководство Бобровского района распорядилось установить в Лушниковке памятник невинно убиенным - гранитную глыбу с православным крестом, символом мученичества, терпения и покаяния. В феврале 1938 года расстрельный конвейер работал бесперебойно. Только 14 февраля 1938 года в Бобровской тюрьме было казнено 50 безвинных жертв произвола и беззакония. Беру на себя смелость от имени родственников тех, кому посвящен этот памятник, сказать спасибо и низко поклониться главе Бобровской райадминистрации Анатолию Балбекову и его команде, активистам воронежского "Мемориала", возглавляемого Вячеславом Битюцких, всем добрым людям за бескорыстную работу по увековечению памяти жертв тоталитаризма. 
Источники и литература:
Жихарев В., Газета "Коммуна" Назад | Главная страница | Web-мастер Сайт создан в системе uCoz
|