Между тем, война уже шла. Гитлеровские орды, вторгшиеся в пределы нашей страны, уже топтали нашу родную землю, жгли села и, города, убивали наших людей, грабили и разрушали культурные ценности. И вслед за директивой пришло распоряжение выступить навстречу врагу. За двое суток до погрузки частей в эшелоны, взяв на себя всю ответственность, мы с невероятным трудом успели организовать эвакуацию наших семей. Моя жена с сыном смогли уехать только З-го июля в Одессу, откуда их с огромными трудностями отправил в Полтаву мой бывший сослуживец полковник Н. Е. Белов. 24 июня решением Ставки был образован Южный фронт, командовать которым назначили генерала армии И. В. Тюленева. В состав этого фронта вошла и вновь сформированная 18-я армия под командованием генерал-лейтенанта А. К. Смирнова. Ему был подчинен 18-й танковый [Прим. - механизированный] корпус, в который входили и мы. Против наших 18-й и 9-й армий Южного фронта от Каменец-Подольска до устья Дуная наступали 11-я немецкая армия, 3 и 4-я румынские армии, 8-й венгерский корпус, а всего 24 дивизии и 15 бригад, поддерживаемые 450 самолетами. Численное превосходство врага было явным. Меня тревожило не только это. Очень беспокоила мысль, что не все наши командиры при всех их положительных качествах имели необходимый опыт руководства войсками в быстро меняющейся обстановке, обладали достаточной оперативно-тактической подготовкой. 1 июля немецко-румынские войска повели широкое наступление. Главный удар они нанесли в общем направлении на Могилев-Подольский, ставя целью обеспечить захват Киева окружением трех наших армий Юго-Западного фронта в районе Бердичев — Винница. Форсированным маршем наша дивизия вышла в район Жмеринки. В местечке Красное мы в спешном порядке заняли оборону и приняли на себя удар 100-й моторизованной дивизии гитлеровцев. Завязались упорные кровопролитные бои. Исключительно самоотверженно действовали артиллеристы полка, которым командовал подполковник Смирнов, выделявшийся большим хладнокровием. Беспощадно громили врага танкисты 93-го танкового полка под командованием подполковника Митькова. Я хорошо знал и глубоко уважал этого решительного, вдумчивого командира. К выполнению каждой боевой задачи он подходил осмотрительно и расчетливо, трезво оценивая соотношение сил и складывающуюся обстановку. Инициативный и находчивый, подполковник Митьков обладал способностью удивительно верно ориентироваться в любых условиях. Умело командовал ротой старший лейтенант Павлов, член партии, из 94-го танкового, полка. Его воины метко поражали вражеские машины, применяли дерзкие маневры и наносили по гитлеровцам удар за ударом там, где они их меньше всего ожидали. В одной из схваток коммунист Павлов подбил два фашистских танка, раздавил минометную батарею с расчетом и уничтожил около двух десятков гитлеровцев. Когда я поздравил его с первой крупной победой, он, не ожидая похвалы, сильно смутился, но, как и принято, отчеканил: — Служу Советскому Союзу! Командир взвода первой роты 93-го танкового полка лейтенант Высокое, заняв место убитого башенного стрелка, подбил танк и уничтожил двенадцать немецких солдат. Мужественно дрались с врагом подразделения, которыми командовали майоры Бубнов и Мочан, разведчики капитана Кислицкого, воины майора Соколова и многие другие. В течение нескольких дней дивизия оборонялась в районе местечка Красное, а затем получила приказ отойти на новый рубеж, что проходил по населенным пунктам Стояны — Бушинка. Для прикрытия была образована специальная группа, в которую вошли танковый батальон, рота пехоты и артиллерийская батарея, Командование приняли на себя майор М. Т. Мельничук и старший политрук Субботин. Когда полки начали скрытно уходить, эта группа развернула активную обработку вражеского переднего края. Она беспокоила гитлеровцев огнем танков, совершала на них дерзкие налеты, держала под контролем пути их передвижения. У фашистов - создалось впечатление, что наша дивизия продолжает удерживать район обороны. Они подтянули резервы, провели дополнительную подготовку для наступления. Темной ночью группа Мельничука покинула свои позиции, а рано утром немцы обрушили на это место ураганный огонь артиллерии и минометов. Он длился минут сорок. Затем под прикрытием танков гитлеровская пехота двинулась в атаку. Первое время шла она довольно бодро, но чем ближе подходила к нашим окопам, тем короче становился ее шаг. Немцы посчитали, что если мы не стреляем, значит, хотим пустить их ближе и ударить наверняка. Танки сбавили скорость, пехота залегла. Артиллерия усилила огонь по пустому месту... Время, очень дорогое для нас время, было выиграно. За тридцать шесть часов, в течение которых группа Мельничука сдерживала фашистов, дивизия сумела оторваться от врага и выйти на новые огневые рубежи. По пути было оставлено несколько подвижных групп во главе с начальником штаба батальона старшим лейтенантом Жила и секретарем партбюро батальона старшим лейтенантом Пономаревым. Поняв, что их провели, гитлеровцы организовали преследование, но наткнулись на эти подвижные группы и были снова остановлены. Их били из засад, расстреливали с заранее подготовленных позиций, уничтожали на путях обхода. Враг потерял еще около десятка танков, восемь бронемашин, десять грузовиков, до сорока мотоциклов и почти двести солдат и офицеров. Тем временем дивизия успела замаскировать технику, организовать определенную систему огня на вероятных направлениях появления фашистов, пополниться боеприпасами, провести заправку машин горючим. Измотанные тяжелыми боями экипажа и расчеты были наконец хорошо накормлены. Соседом справа у нас оказалась 39-я танковая дивизия. Слева фланг был открыт, и нам пришлось позаботиться о том, чтобы обезопасить себя с этой стороны. Тихая, звездная украинская ночь, не однажды воспетая нашими соотечественниками в стихах и прозе, прошла спокойно. Люки танков были открыты. Танкисты спали, не покидая своих мест. У орудий расположились артиллеристы. Только часовые вышагивали туда-сюда, чутко улавливая звуки, которые доносились с той стороны, откуда двигался враг. Утром появились фашистские самолеты. Была дана команда уйти в укрытия и ничем не выдавать своего присутствия. Стервятники покружились, посылая на землю редкие пулеметные очереди, и улетели. Потерь у нас не было. Сосед тоже не проявлял активности. Очевидно, он тоже решил не показывать своего присутствия. В полдень доложили, что на дороге появилась небольшая группа вражеских мотоциклистов в сопровождении нескольких бронемашин. Мы дали боевому охранению указание пропустить ее. Когда гитлеровцы приблизились к переднему краю нашей обороны, по бронемашинам ударили из пушек. Они загорелись. Мотоциклисты заметались из стороны в сторону, ища объезды и пытаясь удрать. По ним стеганули свинцовые очереди пулеметов. Вражескую разведгруппу полностью ликвидировали. Появились военнопленные. Это были первые военнопленные, взятые нами в те дни. У бойцов очень велико было желание увидеть вблизи живого немца, и они группами и в одиночку прибегали к штабу посмотреть, что это за «гуси». Но оказавшись с нами лицом к лицу, «гуси» опустили крылья. Они стояли растерянные и ошеломленные. Куда девались спесь и высокомерие! Допрос показал, что перед нами все та же 100-я дивизия. Только прежде мы знали о ней по донесениям разведчиков, а теперь имели возможность почерпнуть свежие сведения от самих гитлеровцев. Они сообщили, что вслед за разведгруппой движется головной отряд с танками и мотопехотой, рассказали о вооружении и численном составе некоторых частей, дали другие ценные показания. Отправив пленных в тыл, мы изготовились к встрече врага. Через некоторое время наше боевое охранение завязало ожесточенную перестрелку, примерно на час остановило гитлеровцев, а потом заняло свое место в первой оборонительной линии. Напряжение нарастало. Бойцы и командиры замерли — каждый там, где находился. Взоры всех устремились вперед. Перед нами ровное поле, на котором все хорошо просматривается, все пристреляно. Вот из-за бугра выскочила лавина вражеских танков и, на ходу принимая боевой порядок, покатилась на наши позиции. Расстояние сокращается с каждой секундой. В бинокль уже отчетливо видны паучьи кресты на бортах машин. Они все ближе и ближе. Взмывают к небу ракеты — сигнал открытия огня. В тот же миг заговорили наши пушки и врытые в землю танки. Сразу загорелись и остались на месте восемь вражеских машин из головной группы. Огонь перенесли в глубину боевых порядков и вывели из строя еще несколько танков. С автомашин, шедших позади, начала спрыгивать пехота и развертываться цепью. По ней ударили наши пулеметчики и прижали к земле. Я не отводил бинокль от глаз, наблюдая за полем боя, и восхищался действиями наших танкистов, артиллеристов, всех бойцов и командиров. Четко работал начальник артиллерии полковник С. А. Семенов. До прибытия в дивизию он был старшим преподавателем военного училища, прекрасно знал материальную часть, огневое дело, тактику, настойчиво изучал зарубежный военный опыт. А теперь с большим мастерством использовал свои богатые знания на практике. Хладнокровно и расчетливо использовал силы механизированного полка его командир майор Соколов, участник боев с белофиннами. В четком взаимодействии крушили врага танковые полки, руководимые подполковником Уськовым и подполковником Митьковым. Пламенным большевистским словом вдохновляли воинов политработники — начальник политотдела дивизии Максенков, старший батальонный комиссар Арцинов, старший политрук Лишевский и другие, находившиеся все время на переднем крае. Мой заместитель по технической части подполковник Ермоленко проявил немало изобретательности, находчивости и смекалки, чтобы при острой нехватке ремонтных средств ставить в строй поврежденные танки и автомашины, чтобы в невероятно сложной обстановке обеспечивать их горючим. Фашисты откатились, но от своего намерения не отказались. Перегруппировав силы, они повторили попытку смять нас. Мы опасались за свой открытый левый фланг, но гитлеровцы пошли в обход правого. Там их встретил огонь 39-й танковой дивизии и нашей артиллерии. Враг был снова отброшен. Наступила ночь, прошедшая в тревожном ожидании. Над районом нашей обороны появились две группы самолетов — по двадцать в каждой. Это были пикирующие бомбардировщики. Отбомбившись, они улетели, и вслед за тем последовали очередные атаки танков, за которыми двигалась пехота. Но успеха гитлеровцы не добились и на этот раз. После этих боев 100-ю вражескую дивизию мы больше не встречали. Она понесла крупные потери в технике и живой силе, была растрепана и обескровлена, и, очевидно, выведена для пополнения или расформирования. Однако, несмотря на отдельные наши успехи, общая обстановка складывалась не в нашу пользу. Мы вынуждены были снова отходить и на рубеже Гайсин — Жерденевка — Мартьяновка сдерживать фашистские части 49-го горно-стрелкового корпуса. Еще на марше тыльная застава, давая возможность основным силам дивизии закрепиться, вступила в яростную схватку с врагом. Туда немедленно отправился майор Соколов, командир механизированного полка, волевой, энергичный коммунист. Наши воины стремительной контратакой отбросили гитлеровцев и продолжали марш. Вместе с ними остался и Соколов. На рассвете застава сделала остановку, но внезапным ударом группы мотопехоты была окружена. Несколько часов длился этот неравный бой. Вырваться удалось не многим. Они сообщили, что майор ранен, однако продолжает руководить боем. Мы немедленно организовали ударный отряд под командованием майора Белогрищенко и послали его на помощь. Но было уже поздно. На месте отряд не нашел ни командира полка, ни тех, кто с ним был в тыльной заставе. Среди убитых Соколова также не обнаружили. По всей вероятности, раненый, он попал в плен. Мы тяжело переживали эту потерю. И снова дивизия отходит на восток... На берегах Южного Буга она несколько дней отбивается от фашистов, несет тяжелые потери, но продолжает удерживать свой район обороны. Врагу все же удалось нащупать уязвимые места на наших флангах, и он обошел нас справа и слева. Все пути выхода оказались отрезанными. Мы были окружены. Ко мне на оперативное совещание сразу же собрались все командиры и политработники. Длилось оно недолго. Решение было единодушным: «Готовиться к прорыву. Драться до последнего патрона». По радио я доложил обстановку командиру танкового корпуса генерал-майору П. В. Волоху и запросил у него некоторые распоряжения.. Однако связь неожиданно оборвалась, и на мои вопросы ответа не последовало. Впоследствии мы узнали, что на штаб корпуса вышли гитлеровцы, и ему с боем пришлось уходить в другое место. Сначала фашисты непрерывно (четыре-пять раз в день) атаковали нас, пытаясь расчленить дивизию и уничтожить ее по частям. Но от такого намерения им вскоре пришлось отказаться, так как, заняв круговую оборону, наши бойцы разбивали все их попытки. Тогда гитлеровцы повели психологическую обработку. По радио и через листовки, сбрасываемые с самолетов, они твердили, что Москва и Ленинград пали, что мы сидим в стальном кольце и нам никогда из него не вырваться, лучше прекратить сопротивление и сдаться в плен. Ко мне они обращались персонально, называя по званию и фамилии, обещая райскую жизнь, если я отдам предательский приказ. Подлый враг хотел убить веру в наше правое дело, посеять сомнение, безнадежность, вызвать панику, разрушить наше моральное единство, святую армейскую дружбу. Мы хорошо понимали, что в семье, как говорят, не без урода, и кое-кто из слабовольных, нестойких характером может клюнуть на удочку гитлеровской пропаганды. К тому же, трудности нарастали. Быстро таяли остатки продовольствия, на счету был каждый снаряд и патрон, а надежды на их получение никакой. Люди сильно устали. В помощи нуждались раненые, а медикаментов не оставалось. Все это было благоприятной почвой, на которой, случается, произрастает недисциплинированность, смятение, паника, а то и прямая измена Родине. Момент возник чрезвычайно ответственный. Политработники всех рангов, коммунисты, наш беспартийный актив повели среди личного состава широкую разъяснительную работу. Они разоблачали лживые утверждения геббельсовской пропаганды, в доходчивой и убедительной форме показывали смысл и характер войны, примеры взаимовыручки и стойкости наших бойцов. Они несли людям правду, ничего не скрывая и не приукрашивая, В первый период войны слово «окружение» производило на отдельных людей ошеломляющее впечатление. Это объяснялось тем, что их заблаговременно психологически не подготовили к тому, чтобы правильно воспринимать его и не терять самообладания даже если ты действительно попал в окружение врага. Политработники и командиры терпеливо разъясняли, что в условиях маневренной войны, войны моторов и совершенной техники, возможны и допустимы отрывы отдельных частей и соединений от своих основных сил, возможно и окружение. И в таком положении войска остаются воинскими частями и обязаны выполнять боевые задачи, бить по тылам врага, разрушать его коммуникации, базы снабжения, линии связи, громить его везде, где он появляется, и стремиться выйти к своим основным силам. К сожалению, не все смогли это сразу уяснить. Даже бывалые люди впадали в ошибку, полагая, что в окружении можно обойтись без воинских знаков различия, заменить военную форму, непременно раздробить силы, чтобы выходить чуть ли не в одиночку и даже без оружия. Стоило больших трудов, чтобы сбить ошибающихся с ложных позиций. Пришлось, в частности, повозиться с помощником начальника по разведке. К нам он прибыл после окончания бронетанковой академии, а до того воевал в Испании и дважды был отмечен правительственными наградами. Волевой, энергичный, смелый, он в первых же схватках с фашистами показал незаурядные способности разведчика и добывал весьма ценные сведения о противнике. Активное участие принял он и в разработке плана прорыва вражеского кольца, но в то же время, пойдя на поводу нытиков, хотел снять ордена и воинские знаки различия. Нас удивило это до крайности. — Вы — трус и заслуживаете суда военного трибунала,— прямо в глаза сказали ему товарищи. Это подействовало. — Я никогда не был трусом и не стану им! — отрезал он и оставил на себе ордена и знаки различия,— Вы в этом убедитесь! Однако колебания сильно подорвали его авторитет, и ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы его восстановить. Данные разведки показали; что на восток и на юг нам не пробиться — слишком было насыщено огневыми средствами вражеское кольцо. Оставалось идти на север. Было создано четыре отряда: прорыва, прикрытия с запада, с востока и с юга. Отряд прорыва возглавили я и комиссар Андреев, прикрытие с запада поручили организовать моему заместителю полковнику Михайлову, с юга — начальнику артиллерии Семенову, а с востока — подполковнику Митькову, командиру танкового полка. В головной отряд прорыва брали только добровольцев, ибо от его действий зависела судьба всей дивизии. Активно хлопотали над формированием отряда старший батальонный комиссар Андреев, батальонный комиссар Максенков и ряд других товарищей. Им удалось сколотить крепкую группу, в которую вошли воины, готовые скорее умереть в честном бою, нежели уступить врагу. Удар решили нанести в полночь в направлении дороги Гайсин — Кубличи, чтобы оседлать ее и выйти к своим. Решение было рискованное уже потому, что длительный бой выдержать мы не могли: в обрез было горючего и боеприпасов. Но другого выбора у нас не было. На наше счастье, к вечеру небо стало заволакиваться тучами, пошел мелкий дождь. Это затруднило действия вражеской авиации, и нам придало сил и уверенности. Все подразделения заняли исходные позиции. В двенадцать ночи разведгруппа головного отряда бесшумно уничтожила гитлеровские дозоры и дала сигнал к началу действий. Таранным ударом головной отряд разорвал вражеское кольцо. В пробитую брешь устремились полки дивизии. Наконец, мы на спасительной дороге. Я и комиссар Максенков стоим на обочине, подставляя лица освежающему июльскому дождю, а мимо идут танки, автомашины, артиллерия. Настроение людей поднялось. Это можно было без труда определить по разговорам и репликам бойцов, по их возгласам и замечаниям. На подходе к Кубличи было получено сообщение, что там большое скопление фашистов. Примерно так мы и представляли. С расчетом на это строили и наш план. Поэтому, не доходя до населенного пункта, дивизия повернула на девяносто градусов, двинулась прямо на восток и к пяти утра втянулась в Голованевский лесной массив, небольшой, но хорошо скрывший наше «хозяйство». Не обошлось без нервозности. Неожиданно командир полка Уськов донес, что противник танками обходит его левый фланг, в тылу слышна автоматная стрельба и его, по всей вероятности, окружают. Я объяснил, что это не так, потому что со своего командного пункта просматриваю район расположения 94-го полка и ничего похожего не замечаю. — Хорошо, сейчас разберусь,— успокоился подполковник, и больше тревожных донесений от него не поступало. Видимо, ему неправильно донесли. Около полудня установили, наконец, связь с полевым штабом нашей 18-й армии, где находился и ее командующий генерал-лейтенант А. К. Смирнов. А еще через несколько часов вышли на действующие части этой армии и были среди своих. Тут же начали приводить себя в порядок, организовали людям питание и отдых. О состоянии дивизии, большой усталости воинов я доложил командующему армией и попросил его хотя бы на ближайшие часы не ставить боевой задачи. Командующий обрисовал общее положение фронта и, в частности, 18-й армии: не считаясь ни с какими потерями, гитлеровцы пытаются замкнуть кольцо окружения у Первомайска. Нашей дивизии ставилась задача — задержать врага на рубеже Голованевская—Альшаны — Лысая Гора, не допустить его переправы через реку Синюху и продвижения по линии Богуславка — Шпола. 30 июля полки, сведенные в батальоны, вышли на указанные направления и заняли оборону путем эшелонированных засад, которые в тот период себя оправдывали. На другой день примерно в полдень на дороге на Альшаны появилась группа мотоциклистов в 10—12 машин, три бронемашины и два транспортера с автоматчиками. Это была разведка. Ее пропустили, а затем встретили губительным огнем. Почти вся она была уничтожена. Минут через тридцать —сорок показалась головная колонна вражеских танков. Ее накрыли огнем артиллеристы капитана Цыганкова и наши танки, врытые в землю. Бой длился несколько часов. Гитлеровцы отступили, оставив на поле сражения 26 горящих машин. Я считал их сам, и меня переполняли гордость и радость за своих воинов, которые, не дрогнув перед численным превосходством фашистов, уставшие и много пережившие за месяц непрерывных боев, дрались, как настоящие русские богатыри. 3-го августа в два часа ночи мы получили боевой приказ на отход, а позже я встретился с командующим группой наших войск генерал-майором Гольцовым и зам. командующего Южным фронтом генералом А. Д. Штевневым. Обсуждали варианты удержания Первомайска, но участь этого города уже была решена. Предпринять что-то радикальное моя, в частности, дивизия не могла. Тем не менее 4 и 5 августа мы еще вели активные действия, оттянули на себя крупную группировку вражеских сил, чем способствовали выходу из окружения некоторых наших соединений. А к 10 августа вышли в район Вознесенска, который расположен в 75 километрах северо-западнее Николаева на Буге. Обстановка создалась исключительно тяжелая: фашисты, силы которых превосходили наши в несколько раз, повели мощное наступление. С тяжелыми боями мы вышли на рубеж Долманевка —Акмечеть и заняли оборону. Несколько раз дивизия подвергалась ожесточенной бомбежке с воздуха. 12 августа мы вышли на доукомплектование в район Знаменки, а затем сосредоточились в 15 километрах западнее Полтавы. Сразу к нам пришло пополнение как людьми, так и техникой — получали танки Т-34, На подготовку дали всего 10 дней. Срок, понятно, очень малый, но в той обстановке на большее рассчитывать было нельзя. Меня беспокоила судьба жены и сына, и я поделился тревожными думами с адъютантом лейтенантом Николаем Никулиным. — Разрешите мне съездить в Полтаву,—сказал он неожиданно.— Это же рядом. Я все разузнаю и найду их. Радости моей не было границ, когда адъютант привез сына и жену целыми и невредимыми. Со слезами на глазах жена несколько часов кряду рассказывала о тех ужасах, которые им довелось пережить при переезде из Одессы в Полтаву. Фашистские самолеты день и ночь кружили над эшелоном, в котором ехали только дети, женщины и старики, и расстреливали его с бреющего полета. В ночь с 30 до 31 августа дивизия пошла по маршруту Полтава — Санжары — Кобыляки. Все вокруг мне было хорошо знакомо. Я невольно вспоминал свою службу в легендарной 25-й Чапаевской дивизии. И, конечно же, я хорошо знал Полтаву — город широкой известности, величия и славы России, у которого в 1709 году Петр I одержал блестящую победу над шведами. Я знал ее памятники и улицы, утопающие в зелени, носящие имена Гоголя, Шевченко, Котляревского, Панаса Мирного, Короленко. Я знал полтавчан — необычайно гостеприимных, трудолюбивых, щедрых душевно, наделенных тонким юмором и кипучей жизнерадостностью. Проклятый фашизм занес над ними, как и над всем советским народом, кровавый меч. Мы должны были выбить его из рук вандалов XX века. В сорока километрах юго-восточнее Кременчуга наша дивизия вошла в состав 38-й армии генерала Н. В. Фекленко и была подчинена командиру 5-го кавалерийского корпуса генералу Ф. В. Комкову [Прим. - Камкову?]. По приказу комкора полки заняли исходные позиции, организовали разведку и охранение, установили связь с соседями, особое внимание уделили маскировке. После пополнения и кратковременного отдыха танкисты, стрелки, зенитчики, артиллеристы, связисты, медики, ремонтники — все были готовы снова вступить в смертельную схватку. В 12 часов дня 31 августа генерал Ф. В. Комков вызвал командиров на оперативное совещание и сообщил, что противнику удалось перейти Днепр, он теснит наши войска. Особенно упорные бои идут в районе Кременчуга. Тут же комкор поставил боевые задачи. 47-я дивизия должна была нанести удар по группировке врага в районе селения Озеры. В 17-00 по сигналу трех красных ракет наши танки с пехотой на броне пошли в атаку. Их встретил сильный огонь артиллерии, а группа в 12—15 вражеских танков повела контратаку. «Тридцатьчетверки» открыли по ним прицельный огонь и подожгли шесть машин, остальные попятились назад. Однако и наше движение было остановлено мощным противотанковым огнем. Через некоторое время офицер связи сообщил, что кавалеристы также остановлены и просят прислать в помощь хотя бы по роте танков. Сделать это оказалось невозможным, так как все машины находились в бою. Снять их здесь — значит оголить участок, чем обязательно воспользуется враг, В таком положении нас застала ночь. Вскоре стало известно, что кавалеристы отошли на исходные. Наша дивизия осталась с открытыми флангами. Было очевидно, что план наступления разработан плохо: он недооценивал силы противника, намечал наступать в светлое время, не обеспечивал нужного взаимодействия танков, артиллерии и пехоты. К тому же некоторые общевойсковые командиры пытались получить танки в свое распоряжение, что вело к распылению подразделений и снижало их ударную силу [Прим. - В январе 1942 года Ставка Верховного Главнокомандования специальным приказом потребовала применять в бою танковые бригады и батальоны в полном составе и в тесном взаимодействии с пехотой, авиацией и артиллерией. Этот приказ положил начало массированному использованию бронетанковых войск.]. Как и следовало ожидать, с рассветом 2 сентября гитлеровцы перешли в наступление. Наша дивизия нанесла контрудар, однако намеченной цели он не достиг. Чтобы не быть отрезанным от своих, я вынужден был отвести полки на рубежи, занимаемые кавалеристами. Час от часу противник наращивал огневое воздействие. Усилилась активность его авиации и артиллерии, перед фронтом нашей обороны скапливалось все больше танков. В эти трудные дни особенно хорошо проявили себя командир танкового полка майор Решенцов, командир разведбатальона капитан Г. Е. Кислицкий, его заместитель по политчасти Пиликин, командир зенитного дивизиона капитан Калинович и сотни других таких же мужественных и преданных Родине воинов. Вечером 3-го сентября я, отправив адъютанта Никулина, вызвал свой танк и поехал на передовую. Почему без адъютанта? Вот почему. Николай Никулин, молодой, смелый и храбрый офицер, весьма заботливый и неизменно вежливый, порой бывал чрезмерно предупредителен. Он мог заявить: «Товарищ командир дивизии, вы туда не поедете. Это связано с большим риском для вашей жизни». Бывало, я просто отчитывал его, приказывал садиться в машину и ехать туда, куда мне нужно. Однако адъютант был неумолим и продолжал свое. Где-нибудь на дороге он мог приказать водителю: «Остановись. Я сказал, туда ехать нельзя. Я отвечаю за командира головой». Я высаживал его и ехал один. Но и это не помогало. Я грозился отправить его в полк, наказать за то, что он мешает мне работать, только Никулин, как говорится, и в ус не дул. Тогда я решил прибегнуть еще к одному способу. — По-моему, вы, лейтенант, боитесь,— сказал я ему. — Заботой о командире прикрываете свою трусость. У нас работа каждого — от солдата до генерала — связана с опасностью для жизни. Ведь мы — военные люди. Может, вы стали военным случайно? — Я хорошо знаю, зачем вы это говорите,— спокойно ответил Никулин. — Пока я рядом с вами, я буду поступать так, как велит мне воинский долг. Он был определенно неисправим. Я очень ценил его и любил и, чтобы не доходить до резкостей, попросил собрать для меня некоторые сведения, якобы весьма срочные. Он козырнул и ушел, а я вызвал свой танк и поехал на передовую. Но Никулин успел дать механику указание доехать до лощины и заглушить мотор, сказав, что случилась неисправность. Тот так и сделал. Мне показалась странной эта неожиданная остановка. Я сам сел за рычаги и дал газ. Мотор работал, как часы. Я повел танк, но тут впереди появилось несколько пехотинцев. «Куда они идут? Зачем? — промелькнула у меня мысль,— Неужели дезертиры?» Останавливаю машину, вылезаю, начинаю выяснять, что за люди. Оказывается, пулеметный расчет самовольно оставил позицию. — Вся рота уничтожена, только мы остались и решили уйти,— оправдывался один из них. — Ведите туда, где была ваша позиция,—приказываю им. Без труда находим позицию. Справа и слева без устали работают пехотинцы —зарываются в землю. Только здесь беглецы стали заверять, что они проклинают этот день и час, когда сняли пулемет. Они просили не отдавать их под суд и поклялись искупить свою вину. Возвратившись к себе, я рассказал об этом комиссару А. Ф. Андрееву, начальнику особого отдела Н. И. Гудилину, прокурору Шапиро. Мы пришли к решению оставить провинившихся в строю, и не ошиблись. Пулеметчики делом доказали, что их слово — кремень. Насколько мне помнится, это был единственный пример трусости, с которым лично мне пришлось встретиться. Утро 4-го сентября (где-то ребята уже собирались в школу, а здесь вокруг стелился дым пожарищ и все, казалось, вымерло) выдалось сильно туманным. Видимость была плохая. Авиация не действовала. Я приказал усилить за противником наблюдение и приналечь на укрепление обороны, а после завтрака принял доклады командиров. Майор Решенцов сообщил, что за Днепром обнаружено движение автомашин в колоннах, капитан Г. М. Турин доложил, что немцы прдтягивают танки. Донесения других тоже говорили о том, что гитлеровцы готовятся наступать. В восьмом часу утра фашисты открыли артиллерийский огонь. Снаряды начали рваться рядом с моим наблюдательным пунктом и узлом связи. Связистам было приказано переместиться в другое место, а мы с адъютантом, отойдя от НП метров на сто, сквозь дымку тумана заметили справа около десятка танков. Чьи это машины, нетрудно было сообразить. Используя сильный туман, гитлеровцы прошли на участок нашего соседа — 14-й кавалерийской дивизии. Медлить нельзя было ни секунды. Я приказал адъютанту дать две красные ракеты в сторону фашистских машин, чтобы привлечь внимание наших танкистов. Танки 93-го полка, стоявшие на огневых позициях, ударили по врагу с короткой дистанции и подожгли две машины. Но три фашистских танка продолжали ползти прямо к нашему узлу связи. Адъютант пустил в их сторону красные ракеты. Вражеские машины встретил меткий огонь танкистов майора Мельничука, Немцы ответили мощным огневым налетом, а затем двинулись вперед. Прямым попаданием снаряда был разбит узел связи. Появились убитые и раненые. Стало очевидным, что фашисты хотят взять нас в клещи. На ликвидацию опасности справа я послал танкистов майора Мельничука, а слева — танкистов майора Мочана. Мой командный пункт был на окраине деревни Озеры, и я с адъютантом поспешил туда. Но в нескольких шагах от него осколок вражеского снаряда, ударив в левую лопатку, свалил меня на землю. Это случилось 4-го сентября. Меня эвакуировали в Полтаву, затем в Харьков. Оттуда я попросился в Ростов. Там с радостью узнал, что госпиталем руководит мой сослуживец по Орджоникидзевской пехотной школе полковник Лось, с которым я проработал около пяти лет. Это был опытный врач, хороший организатор, человек высокой культуры. Однако и здесь я пробыл недолго. Из Ростова меня отправили в Черкесск, а затем в Тбилиси. После выздоровления получил назначение на должность командира 52-й танковой бригады. Она находилась в стадии формирования. Исключительную помощь и поддержку в оснащении этого соединения всем необходимым мы получили от генерала армии И. В. Тюленева, полковника А. И. Дементьева [Прим. - позднее генерал-лейтенант], генерал-майора П. В. Волоха и других товарищей. Уже к маю 1942 года бригада находилась в полной боевой готовности и заслужила хорошую оценку при проверке командованием, на которой присутствовали члены ЦК компартии и правительства Грузии. А в июне меня вызвали в Москву. В Кремле Михаил Иванович Калинин вручил мне, в числе других награжденных, орден Боевого Красного Знамени — за бои в первые месяцы войны. На другой день я был в Наркомате обороны, у генерал-лейтенанта Я. Н. Федоренко. — Как здоровье? (Федоренко всех встречал этим вопросом). Поздравляю с орденом! Слышал, что 52-ю бригаду хвалили члены ЦК компартии Грузии за меткую стрельбу. Очень рад! — Спасибо! — ответил я.— Танкисты действительно стреляли хорошо. — Если танкисты становятся мастерами огневого боя, в этом есть и заслуга командиров? — Несомненно. Командиры нашей 52-й бригады работают, не зная устали, товарищ генерал-лейтенант. Все живут одной мыслью — скорее на фронт, в бой. — И вы тоже? А рана не беспокоит? — Ничего. Заживет. Вся бригада ждет приказа. — Должен немного огорчить. 52-ю бригаду придется передать другому командиру... — Федоренко помедлил, а у меня от волнения сжалось сердце. — Рекомендуем вас на должность командира корпуса. Срочно отправляйтесь в Сталинград. Генерала Фекленко знаете? — Командующего 38-й армией? 47-я танковая дивизия была в этой армии. — Сейчас Фекленко готовит кадры для фронта. Он тоже говорил, что знает вас. Значит, быстрее найдете общий язык. Из Москвы я отправился самолетом. До Куйбышева летел с нашими дипломатами, от которых узнал много интересного. Мы говорили о том, что разгром фашистов под Москвой, развеяв миф о непобедимости гитлеровской армии, неизмеримо поднял престиж нашего государства в глазах народов Америки и Англии, дал новый толчок развитию национально-освободительного движения. Подписанный в мае 1942 года договор между СССР и Англией о союзе в войне против фашистской Германии еще больше укреплял антигитлеровскую коалицию. В нем говорилось, что оба государства и в послевоенный период примут необходимые меры, чтобы не допустить новой агрессии Германии. В Тбилиси сдал бригаду, а затем был приглашен к командующему округом генералу И. В. Тюленеву, с которым мне приходилось встречаться и в довоенное время, и в первый период войны. Всегда уравновешенный, приветливый и гостеприимный, он и на этот раз не изменил своей привычке. Лучше совсем не принять, чем принять плохо. Это железное правило генерала И. В. Тюленева знал каждый, кто хоть однажды побывал у него. Простившись с женой и сыном (с невероятными трудностями они из-под Полтавы добрались до Тбилиси), 7 июля 1942 года я вылетел в Сталинград. Г. С. Родин, "По следам минувшего", Приокское кн. изд., Тула, 1968, с. 114-127 |